Лишь только Теа-ут-вэ показался из вигвама, как все дикари повскакали с мест и окружили Рафа. Ледяной холод пробежал по его телу, когда он взглянул на суровое лицо старшины. Он знал свою участь. Дикари всегда самым ужасным образом мучают своих пленных врагов. Очень редко они приводят их в свои деревни для еще более страшных пыток. Или нет, его сейчас отвяжут, дадут отбежать на сто шагов и погонятся за ним, как за диким зверем, со своими страшными томагавками. Еще никому из пленных не удавалось убежать от быстрых индейцев. Но, может быть, его сперва покажут девушкам племени, и если одна из них выберет его себе в мужья, то он спасен от смерти.
Так думал Раф. Он хорошо знал нравы и обычаи краснокожих по рассказам Вильямса.
Раф собрал все свои силы для того, чтобы не выказать ни одним жестом своего внутреннего волнения. Вождь стоял прямо против него. Он начал говорить. Его звонкий горловой голос разносился над толпой. Сперва он объявил участь Хау-ку-то. Толпа заволновалась от сдержанной ярости, но ни один звук не нарушил тишины. Потом Теа-ут-вэ обратился к Рафу.
Раф гордо выпрямился и спокойно принял весть о своем помиловании. Он знал, какое впечатление это произведет на дикарей.
— Великий вождь, — сказал он твердым голосом, обращаясь к Теа-ут-вэ, — разве черноногие так плохо бегают, что привязали меня за руки и за ноги к дереву? Неужели они так плохо стреляют, что думают, что я уйду от их быстрых и легких стрел?
Раф, может быть, слишком смело говорил, но он слышал, что Теа-ут-вэ был за него во время совещания. Все дикари повернулись в его сторону, пронзительно вскрикнули и схватились за оружие. Глаза их засверкали дикой злобой. Теа-ут-вэ взглянул на него своим проницательным взглядом.
— Он прав, — сказал он наконец. — Для нас позор его связывать. Развяжите его!
Приказание было исполнено. Раф не только не мог идти, но едва стоял на ногах. Кровавые рубцы на руках и ногах причиняли ему ужасные страдания.
Вождь приказал готовиться к походу. Все племя зашумело и задвигалось. Дикари побежали к лошадям, развязали им ноги, стали укладывать убитых бизонов, снимали вигвамы. Жизнь закипела. Все бегало, суетилось, торопилось. Один вождь остался на том месте, с которого объявил приговор. Изредка он пристально взглядывал на Рафа, но во взгляде не было и признака ненависти к белому.
— Можешь ты идти? — спросил он по-английски.
— Если надо, то я пойду и буду идти до тех пор, пока не упаду мертвый, — отвечал Раф. — Ты видишь, великий вождь, мои ноги все в ранах!
Теа-ут-вэ взглянул на его ноги и приказал привести Рафу лошадь.
Не более как через час все племя беспорядочной толпой ехало вдоль Арканзаса, направляясь в бесконечные луговые степи.
Сперва берега Арканзаса были покрыты лесом и кустарником; но скоро перед индейцами открылась луговая степь, или прерия, похожая на бесконечное волнующееся море. Иногда попадались цепи небольших холмов и опять тянулась однообразная, унылая степь. Ни одного дерева не попадалось им навстречу, где бы можно было отдохнуть в тени. Куда ми поглядишь, везде саженная луговая трава, такая высокая, что закрывает всадника с головой.
На безоблачном голубом небе высоко стояло солнце и жгло степь своими золотыми лучами. Черноногие возвращались тем же путем, по которому пришли к бобровым капканам. Трава была измята лошадьми и казалась широкой дорогой, по которой не раз скакали стада бизонов с опущенными вниз головами и поднятыми вверх хвостами: им ведь негде утолить жгучую жажду, кроме Арканзаса; в прериях нет говорливых ручьев. Солнце так спалило траву, что вся степь стала похожа на богатую наливающуюся жатву.
Индейцы быстро двигались вперед, нигде не останавливаясь для отдыха. Все ехали молча; только слышался топот лошадей, да изредка их громкое ржанье, когда вдали проносился дикий табун.
Раф ехал между двумя приставленными к нему сторожами-индейцами. С грустью вспоминал он о своей милой матери, о неожиданной перемене в своей судьбе, о крушении всех надежд на счастливое возвращение домой. Он вспоминал свою трудовую жизнь с Джеком Вильямсом, который стал для него настоящим другом и заменил потерянного отца. Сердце его сжималось при мысли, что бедная его мать должна за столь короткое время перенести столько горя — потерять и мужа и сына, последнего своего помощника. На одно мгновение у него мелькнула мысль о бегстве, но сейчас же исчезла. Он взглянул на дикарей; они свирепо смотрели на него и следили за каждым его движением. Все ужасы, рассказываемые про индейцев, пришли ему на ум, и мысли о бегстве также быстро исчезли, как быстро лопается мыльный пузырь, пущенный ребенком из соломинки.
Раф с истинным геройством сохранял полное хладнокровие, хотя его сердце обливалось кровью от горя о милом старом друге и сжималось тоской при мысли о предстоящей мучительной смерти. Но он надеялся на Бога, и вера в Него подкрепляла его душевные силы; он не переставал молиться.
Ни разу не остановились индейцы в продолжение всего жаркого дня. Они о чем-то между собой шептались, но так как Раф не знал их языка, то и не мог понять, что они говорили. Но если бы он понимал их слова, то задрожал бы от ужаса и отчаяния. Они мчались прочь от самого страшного, смертельного врага, от степного пожара.
Степной пожар обыкновенно распространяется с ужасающей быстротой. При этом поднимается сильный вихрь, который еще больше раздувает огромное пламя; даже птица иногда не может улететь от него. Чаще всего эти пожары происходят от оставленных костров, разложенных или бродящими по степи индейцами, или белолицыми охотниками, которые бывают так же неосторожны, как и дикари. Иногда люди нарочно зажигают степь для истребления своих врагов. При известии о подобном страшном бедствии индейцы обычно спасаются на возвышенностях, которые находятся на границах прерий. Черноногие индейцы бежали от гибельного пожара в надежде спасти свою добычу — бизоньи шкуры и высушенное на солнце бизонье мясо. Кроме того, черноногие в это время вели войну с южным индейским племенем команчей. Если те как-нибудь проведали, что такая большая часть черноногих уехала на охоту за бизонами, то легко могло случиться, что они напали на деревню и зажгли степную траву.
Наступал вечер. Лошади с трудом двигались вперед, но дикари решили остановиться только тогда, когда найдут хоть какую-нибудь возвышенность и реку или ключ, чтоб утолить жажду всадников и коней. Солнце последними лучами скользнуло по прерии. Вдали показались волнистые холмы. Индейцы радостно вскрикнули и стали ободрять лошадей. Казалось, и сами животные как бы почувствовали близость воды, подняли головы, раздули ноздри, весело заржали и понеслись вперед. Все ближе и ближе виднелись холмы; становилось все темнее и темнее. Через несколько минут они уже были возле холмов, покрытых еще невыгоревшей зеленою травой.
