Сесил Форестер - Хорнблауэр и вдова МакКул

Флот Ла-Манша наконец-то пришел в укрытие. Дерево корпусов, паруса и такелаж больше не могли противостоять ревущим западным штормам – и девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов, под командой адмирала Бридпорта, державшего свой флаг на флагманской «Виктории», на время оставили свой пост на подступах к Бресту, на котором они бессменно находились уже шесть лет. Теперь же английские корабли обогнули Берри-Хэд и бросили якоря в относительно спокойных водах бухты Тор.

Можно было простить удивление человека, не привыкшего к морю – «сухопутной крысе» в жизни не понять, какое убежище можно найти здесь, но для измученных непогодой и насквозь продутых ветрами британских экипажей, которые провели целую вечность, бороздя серые волны Бискайского залива и едва вырвались из когтей скалистого побережья Бретани, эта покрытая белой штормовой пеной якорная стоянка казалась настоящим раем. Можно было даже выслать шлюпки в Бриксгэм и Торкуэй за письмами и свежей водой – на большинстве кораблей офицеры и матросы уже в течение трех месяцев не видели ни того, ни другого. Даже в этот зимний день было чертовски приятно глотнуть чистой, свежей воды, столь отличающейся от зловонной зеленоватой жидкости, скудную порцию которой еще вчера распределяли под бдительным присмотром часового.

Младший лейтенант линейного корабля «Слава» прохаживался по верхней палубе, кутаясь в свой тяжелый бушлат, а корабль тяжело переваливался на волнах, удерживаемый якорем. Пронизывающий ветер выжимал из глаз лейтенанта слезы, но, не смотря на это, он время от времени останавливался и пристально поглядывал в подзорную трубу на мачты флагманского корабля: в качестве сигнального офицера он отвечал за быструю, точную расшифровку и передачу сигналов, а как раз сейчас для них наступало самое время. Адмиральские приказы о пополнении припасов и свозе на берег больных, приглашения на обед, которыми обменивались капитаны и, наконец, просто обмен новостями после долгого пребывания в море.

Хорнблауэр заметил маленькую шлюпку, отчалившую от французского призового судна, которое флот захватил вчера по дороге в бухту Тор. Харт, шкиперский помощник, был направлен на него в качестве призмастера и наверняка счастлив был закончить свое опасное путешествие. Теперь, когда приз был благополучно доставлен к английским берегам и встал на якорь под защитой флота, Харт возвращался на «Славу» с докладом. Само по себе это событие вряд ли могло заинтересовать сигнального офицера линейного корабля, но Харт выглядел несколько необычно возбужденным и, коротко доложившись вахтенному офицеру, поспешил со своими новостями вниз. Прошло всего несколько минут и Хорнблауэр уже получал новые приказы, призывающие его к немедленному действию.

Сопровождаемый Хартом на палубу поднялся сам командир «Славы» – капитан Сойер.

– Мистер Хорнблауэр!

– Сэр!

– Будьте добры поднять этот сигнал.

Это было личное сообщение адмиралу от капитана. Первая часть сигнала не составляла трудностей: только два флага понадобились, чтобы передать «Слава» – флагману». Затем шли еще несколько технических терминов, которые также можно было набрать довольно быстро – «приз», «французский» и «бриг», – но далее шли названия и имена собственные, которые пришлось передавать по буквам. «Приз – французский бриг „Эсперанс“. На борту Барри Маккул».

– Мистер Джеймс! – закричал Хорнблауэр. Сигнальный мичман стоял рядом, почти касаясь его локтем, но лейтенанты всегда орут на мичманов – особенно свежеиспеченные лейтенанты.

Хорнблауэр перечислил номера флагов и набранный сигнал стремительно взлетел на нок рея; фалы дико задрожали, когда штормовой ветер подхватил флаги. Капитан Сойер ожидал ответа, стоя на палубе; очевидно, дело было исключительно важное. Хорнблауэр еще раз прочитал сигнал – до этого он воспринимал его просто как нечто абстрактное, но предназначенное к немедленной передаче. Только три месяца тому назад Хорнблауэр сам был военнопленным – два года он томился в испанском плену, – и не был знаком с предысторией вопроса, имя Барри Маккула ничего не говорило ему. Зато, очевидно, это имя многое значило для адмирала, так как прошло совсем немного времени, как на рее «Виктории» взвился ответный сигнал:

«Флагман – „Славе“. Маккул жив?»

– Ответить утвердительно, – приказал капитан Сойер.

Едва был поднят подтверждающий вымпел, как на рее «Виктории» появился новый сигнал:

«Немедленно доставить его на борт. Будет созван трибунал».

Трибунал! Кто же, черт возьми, этот Барри Маккул? Дезертир? Но поимка обычного дезертира – не повод, чтобы беспокоить командующего флотом. Перебежчик? Странно, что перебежчика собираются судить флотским трибуналом – но, тем не менее, это так. По приказу капитана, Харт поспешно отправился обратно на приз, чтобы привезти загадочного пленника, а тем временем на рее «Виктории» поднимался сигнал за сигналом, объявляя всем, что на борту «Славы» состоится заседание трибунала. Хонблауэр был достаточно занят, читая их, так что отвлекся ненадолго только один раз – когда Харт привез своего пленника и того, вместе с рундуком, подняли на палубу по левому борту. Это был еще достаточно молодой человек, высокий и стройный; его руки были связаны впереди – собственно, именно по этой причине его и поднимали на борт. Без шляпы – его длинные рыжие волосы развевались по ветру, – пленник был одет в голубую военную форму с красными отворотами – по-видимому, французский пехотный мундир. Имя, мундир и рыжие волосы и натолкнули Хорнблауэра на первоначальные выводы. Маккул, должно быть, ирландец. Пока Хорнблауэр находился в плену в Эль-Ферроле, он слышал о кровавом мятеже в Ирландии. Многие ирландцы, бежавшие от расправы, поступали на службу в армию Французской Республики. Пленник мог быть одним из них, однако и это не объясняло, почему адмирал решил заняться им лично, а не передал гражданским властям.

Хорнблауэр вынужден был подождать объяснений случившемуся еще час, пока, в две склянки следующей вахты в кают-компании не накрыли обед.

– Завтра утром нас всех ожидает участие в небольшой премилой церемонии, – заметил Клайв, корабельный врач. При этом он провел рукой по горлу – жест, показавшийся Хорнблауэру отвратительным.

– Думаю, это принесет свой целительный эффект, – ответил Робертс, второй лейтенант. Край стола, за которым он сидел, на время стал почетным, так как Бакленд, первый лейтенант, отсутствовал, занятый приготовлениями к проведению трибунала.

– Но почему они собираются повесить его? – спросил Хорнблауэр.

Робертс скосил на него глаза.

– Дезертир, – ответил он и продолжал: – Конечно, вы же у нас недавно. Я лично завербовал его на этот самый корабль – еще в 1798-м. Харт сразу его узнал.

– Но я думал, что он мятежник?

– И мятежник – тоже, – подтвердил Робертс: – Самым быстрым способом смотаться из Ирландии в 98-м – фактически, единственным способом – было завербоваться на военную службу.

– Понимаю, – проговорил Хорнблауэр.

– В ту осень мы заполучили с сотню моряков, – добавил Смит, третий лейтенант.

И никто при этом не задавал никаких вопросов, – подумал Хорнблауэр. Впрочем, это было естественно, – его стране, которая сражалась за свое существование, моряки были нужны как воздух, и флот был готов делать их из любого материала, который удавалось заполучить.

– Маккул дезертировал однажды темной ночью, когда мы заштилели у побережья Пенмарка, – объяснил Робертс. Спустился через нижний пушечный порт и прихватил с собой решетчатую крышку от люка, чтобы не утонуть. Мы уже думали, что Маккул пропал, когда из Франции пришли известия, что он в Париже и вновь принялся за старое. Он сам разболтал о своих подвигах, – так мы узнали его настоящее имя, ведь он завербовался он под фамилией О’Шонесси.

– На Тони Вольфе тоже был французский мундир, – припомнил Смит: – и его повесили бы, если бы он сам не перерезал себе глотку.

– Если речь идет о дезертире, то французский мундир только отягчает вину, – пояснил Робертс.

Теперь Хорнблауэру было о чем подумать. Во-первых, это была тошнотворная мысль о казни, которая свершится утром. Затем был чертов ирландский вопрос, который, по мере того, как Хорнблаур размышлял, становился для него все более и более запутанным. Если рассматривать только голые факты, то никакого вопроса и быть не могло. В сложившейся обстановке Ирландия могла выбирать только между господством Англии или господством Франции – другой альтернативы в мире, охваченном войной, у нее просто не существовало. Казалось невероятным, чтобы кто-либо – за исключением крупных землевладельцев и ограниченных в правах католиков, – кто захотел бы по доброй воле променять английское покровительство на господство жадной, жестокой и продажной Французской Республики.