В. В. Джекобс
Спасайся кто может
— Конечно, не может быть и сомнения в том, что дисциплина вещь хорошая, — сказал ночной сторож, — но не всегда-то она хорошо действует. Вот, например, мне не разрешается курить здесь на пристани, и когда мне захочется пососать трубочку, я должен итти в "Королевский трактир", или же забираться на плашкот. Но в "Королевском" я уж не могу наблюдать за пристанью, а на плашкоте раз, пока я курил, пришел дурак-лодочник и отчалил, прежде чем я заметил, что он делает, и провез меня таким образом до самого Гринвича. Он говорил, что часто проделывал такие штуки со сторожами.
Не было хуже человека в отношении дисциплины, чем капитан Таскер, с которым я плавал на "Пиголице". У него было что-то такое неладное в мозгу. Он был аккуратный человек, весь гладко выбритый, кроме маленьких бакенбард, и всегда старался как можно более походить на морского офицера.
Я не имел и понятия о том, каков он на самом деле, когда поступил на пароход, и он вел себя очень тихо и смирно, пока мы не вышли в открытое море. Но тут-то чорт[1] и начал показывать рога.
Боцман у нас вмешивался решительно во все. Мы все как есть делали по его свистку.
Хотя мы и не совершали правильных рейсов, но у нас было много пассажиров, ехавших с нами в Капштадт, и все они были очень высокого мнения о капитане. Был один молодой лейтенант, который говорил, что капитан напоминает адмирала Нельсона[2] и их с капитаном, бывало, водой не разольешь, — такие стали друзья.
Каждое утро в десять часов капитан нас осматривал, но лейтенанту этого показалось мало, и он убедил старика производить нам ученье, сказав, что нам это принесет пользу, а пассажиров будет забавлять. Вот и пришлось нам проделывать всякие дурацкие штуки и руками и ногами, а раза два лейтенант увел капитана на другой конец палубы, пока мы, двадцать три человека матросов, стояли, изогнувшись, так, чтобы пальцами ухватить себя за носок ноги, и не знали, придется ли нам когда-нибудь выпрямиться.
Но что было хуже всего, так это шлюпочное ученье. Человек сидит себе спокойно за едой, или мирно покуривает трубочку у себя на койке, вдруг свисток боцмана возвещает ему, что корабль тонет и пассажиры гибнут, и он должен все бросить и спускать шлюпки и спасать их.
Одним из пассажиров, никогда не принимавшим участия в нашем ученьи, был майор Мидженс. Он был даже против маневров и называл их дурачеством; никогда он не соглашался сойти в указанную ему шлюпку, но сидел все время на палубе и насмехался над нами.
— Вы этим только научите людей удирать, — сказал он однажды капитану. — Если когда-нибудь действительно явится необходимость, они бросятся все к шлюпкам и бросят пассажиров. Помните мое слово.
— Я никак не ожидал, чтобы вы стали так говорить об английских моряках, майор, — ответил капитан обиженным тоном.
— Об английских ругателях! — фыркнул майор. — Вы не слышите их ругани, когда раздается ваш свисток? Но их проклятий, право, достаточно, чтобы накликать беду на пароход.
— Если вы укажете мне виновных, я накажу их, — с раздражением сказал капитан.
— Никого я вам не укажу, — отвечал майор. — Я слишком им сочувствую. Вы им и выспаться-то никогда не даете вволю, бедным малым, от этого они дурнеют.
После этого я слышал, как лейтенант разговаривал с капитаном и сочувствовал ему. Он говорил, что майору просто завидно, что люди так хорошо вымуштрованы; потом они отошли, лейтенант что-то такое говорил очень серьезно и убедительно, а капитан в ответ только покачивал головой.
Случилось это как-раз две ночи спустя. Я сошел вниз и улегся, как вдруг вижу во сне — майор завладел свистком боцмана и учится на нем свистать. Помню еще, я подумал во сне: "Какое счастье, что это только майор", когда один из ребят ткнул меня кулаком в спину и разбудил.
— Скачи живее! — сказал он мне. — Пароход горит!
Я бросился на палубу, и тут уж не оставалось никакого сомнения насчет того, кто дал тревогу. Колокол звонил в набат, из всех люков валил дым, некоторые из людей тащили насос и обрызгивали из рукава пассажиров, которые один за другим выбегали на палубу. Шум и смятение были ужасные.
— Скорее спускать шлюпки, — сказал мне Том Гал. — Не слышишь разве свистка?
— Да разве же мы не попробуем сначала тушить огонь? — говорю я.
— Слушайся команды, — продолжает Том, — это наше первое дело, и чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше. Ты ведь знаешь, какой у нас груз.
Тогда мы побежали в шлюпки и спустили их, должен сказать, очень хорошо. Первый, кто соскочил в мою, был майор в своем белом ночном одеянии; но после того, как все остальные тоже спустились, мы его высадили. Он не принадлежал к числу пассажиров нашей шлюпки, а если уж дисциплина, так дисциплина, чтобы ни случилось.
Однако, прежде чем мы отвалили от корабля, майор с воплем подбежал к борту, крича, что его шлюпка отчалила, и хотя мы отпихивали его веслами, но он таки спустился по канату и ввалился к нам.
— Кто командует? — закричал майор.
— Я! — очень резко откликнулся старший помощник с одной из лодок.
— Но где же капитан? — вскричала одна старая барыня с моей шлюпки, по фамилии Прендергаст.
— Он на пароходе, — отвечал помощник.
— Он… что? — повторила мистрис Прендергаст, смотря на воду, точно она ожидала увидеть капитана стоящим тут же, на гребне волны.
— Он остался погибать с судном! — сказал один из людей.
Тогда мистрис Прендергаст попросила кого-то одолжить ей платок, потому что свой ручной мешочек она забыла на пароходе, и, вооружившись платком, начала горько рыдать.
— Смелый, простой англичанин-моряк! — сказала она, всхлипывая. — Остался погибать со своим кораблем! Вот он! Посмотрите, на мостике.
Все мы взглянули, и тогда и другим женщинам захотелось призанять платков. Я дал одной из них лоскут бумажной тряпки, но она так рассердилась за то, что тряпка была чуть-чуть масляниста, что и плакать совершенно позабыла, и обещала пожаловаться на меня помощнику, как только мы доберемся до берега.
— Я всю жизнь буду помнить его в своих молитвах! — сказала одна из женщин, рыдавшая очень удобно в большой красный шейный платок одного из людей.
— Слава его подвига прогремит по всей Англии! — прибавила другая.
— Симпатии и слезы дешево стоят, — торжественно произнес один из мужчин-пассажиров. — Если нам удастся достигнуть берега, мы должны все сложиться, чтобы поддержать его вдову и сирот.
— Слушайте, слушайте! — закричали все.
