Белеет парус одинокий - Валентин Петрович Катаев

Валентин Катаев 

БЕЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ 

Одесса, «Маяк», 1980 г.

Серия: «Морская библиотека», кн. 19

Тираж: 150 000 экз.

Обложка: твердая

Формат: 84х108/32 (130х200мм)

Страниц: 280

Предисловие: М. М. Кузнецов

Художник: Г. В. Гармидер

Редакционная коллегия:

Г.А. Вязовский, И.П. Гайдаенко,

М.А. Левченко, И.И. Рядченко

...Случилось это в 1936 году. В семью известнейших героев советской литературы нежданно заявились двое мальчишек. Дочерна загорелых, с облупленными носиками, говорящих на забавном черноморском жаргоне. «Мы к вам», — решительно сказали они.

Смешно подумать: «к вам»!.. Для этого надо было сдать труднейший экзамен, где «спрашивали» строго, по-горьковски. Но мальчишки с Отрады выдержали без переэкзаменовок.

К эскадре молодой советской литературы, где были линкоры — эпопеи, крейсера — поэмы и романы, драмы и трагедии, эсминцы — очерки, — к этой эскадре подстроился легкий грациозный парусник. И его приняли как равного... Словом, если отбросить затянувшуюся метафору, речь идет о повести «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева.

Веселая и поэтичнейшая книга для всех — от старого до малого. Не стареющая и не тускнеющая от времени. Та, о которой не только поминают в праздничных перечислениях, но которую и поныне берут с библиотечных полок все новые и новые читатели.

Детство — страна поэзии. У Катаева в этой стране веют алые флаги Революции — средоточия самого прекрасного и самого справедливого. Романтика Революции двигает сюжетом, ее свет озаряет все действие. Революция — мера каждого характера повести. Силуэт легендарного броненосца «Потемкин» маячит на блистающем горизонте этой страны пленительного детства.

Сплав мальчишеского восприятия мира с суровой правдой революции отлился у Катаева в поразительную по своей точности и прозрачности художественную форму. Ту, что кажется нам, читателям, единственно возможной для этого произведения. И первый закон художественности, о котором писал еще Чернышевский — единство произведения, — соблюден здесь автором неукоснительно, более того — исполнен блистательно. Об этой повести хочется сказать пусть и несколько старомодно, зато очень верно по существу: она обладает чистотой художественных линий.

...Вот мы только-только познакомились с маленьким мальчиком Петей в коротеньких штанишках, фильдекосовых чулках, матроске, круглой большой соломенной шляпе на резинке. Узнали, что он возвращается с дачи в город — конец лета, уже скоро в приготовительный класс гимназии. И сразу же возникла какая-то первозданная яркость красок окружающего мира. Мальчик идет к морю. Обрыв: «Серебряные кусты дикой маслины, окруженные кипящим воздухом, дрожали над пропастью». Одна эта фраза создает такое слепяще-красочное полотно, что вспоминаешь и Куинджи, и Сарьяна... Мальчик смотрит на море и следом за ним — мы:

«Сколько бы ни смотреть на море — оно никогда не надоест. Оно всегда разное, новое, невиданное.

Оно меняется на глазах каждый час.

То оно тихое, светло-голубое, в нескольких местах покрытое почти белыми дорожками штиля. То оно ярко-синее, пламенное, сверкающее. То оно играет барашками. То под свежим ветром становится вдруг темно-индиговым, шерстяным, точно его гладят против ворса.

То налетает буря, и оно грозно преображается. Штормовой ветер гонит крупную зыбь. По грифельному небу летают с криками чайки. Взбаламученные волны волокут и швыряют вдоль берега глянцевитое тело дохлого дельфина. Резкая зелень горизонта стоит зубчатой стеной над бурыми облаками шторма. Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные беглыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушенном воздухе».

Тут ведь что ни фраза, что ни сравнение — открытие. Как зримы эти «белые дорожки штиля»! Мы сразу же вспоминаем светло-светло-голубое, ровненькое море и в то же время, при всей его зеркальности — до поразительности пестрое, испещренное этими загадочными штилевыми знаками... Или — великолепное описание шторма: сразу видишь «малахитовые доски прибоя» и на них не белые (что было бы слишком просто), а именно «беглые», то есть мгновенно возникающие и столь же мгновенно исчезающие — зигзаги пены! И точнейшая звукозапись — пушечные удары волн и звенящая бронза эха... Случилось чудо искусства: мы уже стоим на берегу, видим море и дышим соленым, пахнущим взрезанным арбузом воздухом.

А море в этом произведении — тоже один из героев, и притом немаловажных. Поэтому продолжим цитату, прочтем еще полстранички, ибо это помогает понять внутреннюю архитектонику всей вещи.

«Но главное очарование моря заключалось в какой-то тайне, которую оно всегда хранило в своих пространствах.

Разве не тайной было его фосфорическое свечение, когда в безлунную июльскую ночь рука, опущенная в черную теплую воду, вдруг озарялась, вся осыпанная голубыми искрами? Или движущиеся огни невидимых судов и бледные медлительные вспышки неведомого маяка? Или число песчинок, недоступное человеческому уму?

Разве, наконец, не было полным тайны видение взбунтовавшегося броненосца, появившегося однажды очень далеко в море?

Его появлению предшествовал пожар в Одесском порту. Зарево было видно за сорок верст. Тотчас разнесся слух, что это горит эстакада.

Затем было произнесено слово: «Потемкин».

Несколько раз, таинственный и одинокий, появлялся мятежный броненосец на горизонте в виду бессарабских берегов.

Батраки бросали работу на фермах и выходили к обрывам, старались разглядеть далекий дымок. Иногда им казалось, что они его видят. Тогда они срывали с себя фуражки и рубахи и, с яростью размахивая ими, приветствовали инсургентов.

Но Петя, как ни щурился, как ни напрягал зрение, по совести говоря, ничего не видел в пустыне моря».

Видите, как непринужденно, легко, без малейшей навязчивости, ни на шаг не сбиваясь с найденной интонации рассказа обо всем глазами Пети, автор связывает воедино мальчишескую свежую, красочную любовь к морю, к его тайнам с тем, что вносил в детскую жизнь исторический тысяча девятьсот пятый год! И как кстати оказывается тут всего одно (но какое емкое!) словечко «инсургенты», которым Петя — мальчик из интеллигентной семьи, прислушивающийся к разговорам взрослых, именует восставших матросов.

Так уже на первых страницах повести. Но так будет до самого ее конца в гармоническом слитном единстве.

Причем этот эффект тем поразительнее, чем точнее и глубже проникает автор в глубины детской психологии, детского восприятия мира. Вот мальчик Петя пьет из колодезной бадейки — казалось бы заурядное будничное событие! Но ведь пьет городской мальчик из бадейки деревенского колодца, пьет мальчик, немного книжник, фантазер