– Что такое протыка?
– Узкая тропинка в чаще леса, которая, едва только перестают ею пользоваться, зарастает, и ее надо «проткнуть», то есть прорубить заново. Важно только никогда с нее не сбиваться, потому что иногда она исчезает под опавшей листвой, и тогда есть опасность никогда не выбраться из сельвы.
– А далеко до Парагуа?
– Где-то около сотни километров, но я надеюсь раньше найти один из ее притоков.
Они забросали лодки ветками и листьями, перекусили и отправились в путь через обширную равнину, поросшую высокой – по грудь – травой. Время от времени приходилось прокладывать себе дорогу с помощью мачете, и, хотя продвигались они не быстро, сразу было видно, что венгру не привыкать ходить на дальние расстояния. Он умел входить в ритм и удерживать его часами, не испытывая ни малейшей усталости.
Они старались обходить стороной обширные массивы растительности, возникавшие на пути, и наконец поднялись по склону пологого холма, вершина которого представляла собой естественную возвышенность. Тут Золтан Каррас обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Кауру, которая, прочерчивая широкую кривую, удалялась на север.
– Вон там находится высота Гуайкинима, – сказал он, махнув рукой в направлении северо-запада. – А теперь мне надо найти протыку, которая выведет нас на восток. Вам лучше отдохнуть, пока я пойду осмотрюсь.
Он взвалил на плечи тяжелый рюкзак, сделал небольшой глоток воды и удалился, оставив их на этой смотровой площадке, созданной природой, созерцать бесконечное одиночество саванны, сельвы и гвианских гор.
Они переглянулись. Казалось, в голове четверых Пердомо Марадентро из Плайа-Бланка, что на Лансароте, промелькнула одна и та же мысль.
– Мы рехнулись!
Неважно, кто из них произнес это вслух; короткая фраза выразила их общую мысль, потому что только безумцы могли сидеть на краю земли и ждать возвращения незнакомого человека, который, вполне возможно, мог вообще не вернуться.
Никогда, даже когда они потерпели крушение и гребли на крохотной шлюпке посреди океана, у них не возникало такого чувства беспомощности, потому что безмолвие этого места, где не чувствовалось даже дуновения ветерка и время казалось остановившимся, впечатляло гораздо сильнее, чем море, которое было их привычным миром.
– С тех пор как мы ушли от реки, мы не видели ни одного зверя, – неожиданно произнесла Айза. – Ни птицы, ни обезьяны, даже ящерицы или змеи. Похоже, здесь жизнь сосредоточена в сельве, у воды, а остальное – забытая Богом пустыня.
Так оно и было. Здесь не было даже мух, а тишина, гнетущая тишина, какую они никогда нигде не встречали, словно завладела землей, будто Бог подумал только о том, чтобы создать пейзаж, тут же забыв о том, чтобы наделить его жизнью и движением.
Такова была Гвиана: контраст за контрастом, взрыв звуков и бурление в одном месте и абсолютное безмолвие в нескольких километрах дальше; сельва и саванна, вода и засушливые земли, черные камни и белый-белый песок, высокие плато и глубокие ущелья.
– Мы рехнулись!
– И уж совсем рехнулся тот, кто утверждает, будто здесь есть алмазы, – заключила Аурелия. – Здесь нет ничего, кроме отчаяния и смерти.
– Еще не поздно вернуться. Еще виден лес, где мы спрятали лодки, а эта река вернет нас в Ориноко.
– А он?
– Возможно, он хорошенько поразмыслил и ушел один.
– Он ни за что так не поступит.
Асдрубаль повернулся к сестре: утверждение исходило от нее.
– Почему ты ему так доверяешь? – поинтересовался он. – И почему мы полностью на него положились? Кто он такой и что вообще нам о нем известно, кроме того что он искатель приключений?
Ответ – то, что можно считать ответом, – они получили спустя два часа, когда услышали выстрел и, посмотрев на восток, разглядели фигуру венгра, который подавал им знаки, стоя на краю обширного лесного массива у подножия контрфорса отвесных темных скал.
Когда они до него добрались, он сидел на стволе упавшего дерева и курил свою видавшую виды трубку.
– Я нашел! – улыбаясь, сказал он. – Вот здесь начинается протыка, которая ведет к реке Парагуа, хотя с равным успехом мы можем оказаться и в Бразилии. – Он весело рассмеялся. – Чтобы это выяснить, не остается ничего другого, кроме как совершить марш-бросок. – Он с легкостью вскочил на ноги и начал прилаживать тяжелый рюкзак. – Теперь-то и начинается самое трудное.
Им представился случай в этом убедиться, как только тропинка медленно, но верно начала уходить вверх. Пришлось карабкаться, прокладывая себе дорогу сквозь заросли, царапаясь о ветки и колючки, проваливаясь в грязь и листву или спотыкаясь о скрытые корни или полусгнившие стволы, по мягкой и дурно пахнущей почве, куда, похоже, слетелись комары со всей округи.
Стояла жара – влажная, густая и липкая, – и пот катил с них градом. Уже через час одежда была насквозь мокрой, грязной и разодранной, потому что каждая лиана, словно наделенная множеством когтистых лап, так и норовила вцепиться в ткань или волосы.
Сероватый, тусклый свет, казалось, завладел очертаниями предметов, лишая их объема, и даже воздухом, плотным и спертым, потому что густые кроны самых высоких деревьев в пятидесяти метрах над головой сплетались плотным кружевом, сквозь которое не удавалось пробиться ни одному солнечному лучу.
– Боже праведный!
Однако с Богом дело обстояло так же, как и с солнечным светом: не было такого Бога, который бы за все это время спустился в подобный ад, где каждый шаг казался последним, и еле заметная тропка то и дело исчезала в палой листве. Обнаружить ее удавалось лишь опытному глазу венгра, который руководствовался скорее чутьем, нежели тем, что открывалось взору.
Казалось, Золтану Каррасу было достаточно какого-нибудь старого следа, зарубки на стволе или сломанной ветки. Его спутники уже были готовы сдаться, а он упорно двигался вперед до тех пор, пока свет не померк и двигаться дальше стало рискованно: можно было заблудиться.
– Остановимся здесь! – сказал он и тут же начал рубить ветки, складывая их в кучу с намерением развести костер; он так лихо и споро это проделывал – можно было подумать, что он нисколько не устал, несмотря на изматывающий переход.
– Вы никогда не устаете? – поинтересовался Себастьян.
Венгр казался удивленным.
– Из-за этого? Да что ты! – рассмеялся он. – Ты еще не знаешь, каково бывает. Вот когда целую неделю будешь копать или промывать породу водой, стоя на коленях, узнаешь, что такое боль в спине и усталость. – Он неопределенно махнул вперед. – Или когда протыка начнет по-настоящему петлять по горам или спускаться в овраги и горные потоки. То, что было сегодня, – это так, разминка для разогрева мышц.
– О господи!
– Я тебя предупреждал, парень! Я тебя предупреждал! – лукаво заметил венгр. – Это самый чудесный край, но и самый суровый. – Он окинул взглядом женщин, которые рухнули на землю и привалились к дереву. – И не надейтесь, что я кому-то дам послабление, – добавил он. – Если мы в ближайшее время не доберемся до «бомбы», все окажется напрасно. Ясно?
– Яснее некуда.
– Тогда – отдыхать, потому что завтра будет жарко.
– Дежурить не будем? – поинтересовался Асдрубаль.
– Зачем? – удивился венгр. – Зверей отпугивает огонь, а индейцы не любят темноты. Они союзники солнца, духа добра, а ночь – дух зла, и, как только начинает темнеть, они сбиваются в кучу вокруг костра. Если они заранее знают, что придется передвигаться ночью, то весь день проводят на солнце, желая впитать его в себя, чтобы его энергия поддерживала их в темное время. Они верят, что, если умрут в темноте, попадут в самое глубокое озеро, где вода черна и холодна, это наихудший вариант ада.
– Здесь есть дикари?
– Смотря кого вы считаете дикарями, сеньора. Если вы имеете в виду индейцев – да, есть, и можно побиться об заклад, что они нас уже видели и изучили.
– Когда?
– Этого никому знать не дано. Они часть сельвы и саванны и в любой момент могут оказаться где угодно. Но не бойтесь: если мы не попытаемся причинить им вред, они вряд ли причинят его нам.
– Однако полной уверенности у вас нет.
– «Уверенный убил доверчивого», – изрек венгр. – Если в Каракасе в вас могут всадить нож у дверей супермаркета ради сотни боло, как можно питать абсолютную уверенность в том, что какому-нибудь индейцу не вздумается убить ради мачете или кастрюли? Но это маловероятно. Скорей всего, они даже не покажутся нам на глаза.
Однако на следующее утро не прошло и получаса с начала похода, как появилась искусно сплетенная гирлянда из цветов и перьев попугая, аккуратно уложенная посередине тропинки, и Золтан Каррас внимательно ее осмотрел, оглядываясь по сторонам в надежде обнаружить в чаще того, кто это мог ее здесь оставить.
– Что это означает? – поинтересовался Себастьян.
– Предложение дружбы, – был ответ. – Это знак дружбы, подарок, хотя я сталкиваюсь с этим впервые: его предлагают, когда мы, со своей стороны, ничего им не предлагали. – Венгр явно озадаченно поскреб заросший подбородок. – Я не очень уверен, какого черта они хотят всем этим сказать.
