Константин Рычков сразу пришелся мне по сердцу. В этот вечер мы долго сидели с ним.
Начало нашего рейса прошло благополучно. В Охотском море шли в таком густом тумане, что впередсмотрящий на баке был невидим. Неслышно, крадучись нападает на мореходов этот извечный враг – туман. Еще недавно горизонт был чист, и солнце светило на ясном небе. Но стоило измениться ветру, и все наглухо окутала белая пелена. Туман давит грудь, глушит звуки. Натягиваются, как струны, снасти, все судно покрывается крупными каплями влаги. И нервы тоже натянуты до предела.
Почти сутки я не сходил с мостика и, когда вышли в Охотское море, решил побаловаться чайком и отдохнуть. Электрический чайник начал полегоньку посвистывать, а я в предвкушении чаепития перелистывал газеты, полученные перед отходом.
Звякнул телефон, засветилась зеленая сигнальная лампочка.
– Константин Сергеевич, – раздался в трубке голос радиста Лукьянчикова, – вызывает «Шатурстрой», как быть?
– Не отвечать, – распорядился я и хотел повесить трубку: нарушать радиомолчание строго запрещалось.
– Константин Сергеевич, «Шатурстрой» очень просит.
– Не отвечать, – повторил я, – вы сами хорошо знаете наши правила.
Радист сказал «есть» и повесил трубку. Однако через три минуты снова загорелась лампочка на моем столе.
– Товарищ капитан, – опять Лукьянчиков. – «Шатурстрой» настойчиво повторяет вызов, говорит…
– Запрещаю отвечать, – оборвал я, – ваша настойчивость, Сергей Алексеевич, переходит всякие рамки…
– У них умирает человек… Несчастный случай…
Я ответил не сразу. Закурил сигарету, подумал. Не так-то просто принять решение в этих условиях.
– Ладно, Сергей Алексеевич, отзовитесь.
Чай заварился, я налил чашку самого крепкого, сунул в рот кусочек сахару, сделал глоток. Чай показался мне не таким вкусным, как всегда.
Телефон звякнул в третий раз.
– У них нет врача. Капитан просит подойти и взять больного, – доложил радист, – дорога каждая минута.
Наступило время действовать. Я вышел на мостик.
Туман, казалось, стал еще плотнее. Локаторов в то время на наших судах, как известно, не водилось, только радиопеленг давал возможность найти пароход в молочном море. Повернули на обратный курс.
Полчаса прошло в напряженном молчании.
– Слышу шум винта, – закричал невидимый в тумане матрос.
И мы на мостике услышали редкие удары лопастей полуоголенного винта. Пароход «Шатурстрой», как и мы, шел порожняком, за грузом.
На белой клочковатой стене тумана, словно на матовом стекле, возникло темное расплывчатое пятно. Оно принимало все более отчетливую форму и превратилось в большой пароход. Суда остановились.
Спустили шлюпку, и наш врач отправился к пострадавшему. Хорошо, что море стояло спокойное, будто придавленное туманом. Шлюпка вернулась с кочегаром Бургаловым, белобрысым мальчишкой. Ему недавно исполнилось восемнадцать лет. По неосторожности он сунул голову в трубу, по которой ходила чугунная бадья со шлаком. Бадья проломила ему череп. Состояние было очень тяжелым, требовалась срочная операция.
Больного уложили в лазарет, и наш теплоход развил такой ход, каким, наверное, никогда не ходил. Каждый час мы отмеривали по тринадцать с половиной миль – по тем временам это совсем не малая скорость. Всем хотелось помочь парню.
Я зашел в лазарет. Запомнилось бледное лицо с кровавыми повязками. Глаза были закрыты. В беспамятстве Бургалов повторял одно слово: «Мама…»
Весь путь до рыбокомбината «Микояновск», на западном берегу Камчатки, наш врач не отходил от мальчишки и поддерживал в нем едва теплившуюся жизнь. Мы шли почти двое суток. У лазарета толпились свободные от вахт моряки. «Только бы дотерпел, бедняга, до операции», – думал каждый.
Пришлось основательно рассекретиться: дали телеграмму в рыбокомбинат, уполномоченному Морфлота на Камчатке и копию секретарю Камчатского окружного комитета партии с просьбой оказать больному немедленную помощь.
Последнюю ночь я простоял на мостике.
В восемь утра в густом тумане, непрерывно измеряя глубину, подошли к невидимой земле Камчатке. На берег Илью Бургалова отвезли на судовой моторке, его сопровождали судовой врач и помощник капитана по политчасти. В больнице все было готово, Бургалова сразу положили на операционный стол.
Несколько часов мы простояли в ожидании моторки. После напряженной непрерывной работы двигателя тишина угнетала. Тяжелые капли влаги гулко шлепались на мостик и на палубу.
Вот и моторка на борту. Услышав про операцию, моряки с облегчением вздохнули. Появилась надежда на благоприятный исход. На душе у всех стало спокойнее.
В тот день мы благополучно прошли Первый Курильский пролив и вышли в Тихий океан.
От мыса Африка на восточном берегу Камчатки повернули на восток. Справа, вдалеке, оставались невидимыми в тумане Командорские острова. На ощупь прошли пролив Унимак между Алеутскими островами. Теперь к северу от нас простирался огромный Аляскинский залив. Мы идем почти тем же курсом, каким двести лет назад шли к неведомым берегам первооткрыватели северозападных берегов Америки – русские мореходы Алексей Чириков и Витус Беринг… На вторые сутки мы миновали знаменитый остров Кадьяк, бывший в течение двадцати лет центром русской Америки. Он находился в трехстах милях к северу от нашего курса. Много погибло русских мореходов в бурных водах Аляскинского залива и у скалистых берегов. Многие десятки мысов, островов и проливов названы русскими именами.
Через двадцать суток после выхода из Владивостока мы подходили к берегам Америки, а туман и не думал уступать. Плотной стеной закрывал он от глаз все, что было дальше форштевня.
По счислению, мы были совсем близко от плавмаяка «Колумбия». «Ту-ту-ту-ту» —ревел в наушниках его радиосигнал, заглушая призывы остальных радиомаяков. «Ту-ту-ту-ту» – «Берегись, я близко, я близко».
В этом рейсе нас упорно преследовал туман. Ни одного ясного дня после пролива Лаперуза.
2 июля 1944 года в час дня мы подошли к плавмаяку «Колумбия», и с этого времени я не сходил с мостика. Сначала проходили бар, потом шли по реке в темное время. В третьем часу ночи мы пришвартовались к причалу нефтяной базы для приемки топлива. В общем, устал я изрядно.
Как только спустили сходни, на теплоход прибыли таможенники во главе с чиновником портлендской таможни – краснолицым, со шрамом на щеке и выпученными голубыми глазами. Начался досмотр. Через полчаса в каюту вошел Петр Николаевич Василевский.
– Константин Сергеевич, таможенники требуют осмотра всех жилых помещений.
