С наступлением темноты Северов приказал приостановить разгрузку и всем отдыхать. Убедившись, что вахтенные на местах, Северов пригласил к себе в каюту Журбу.
Вы заслужили стаканчик коньяку, Максим Остапович, — сказал чистосердечно Северов. — Я с удовольствием с вами выпью.
Не большой охотник я до этой штуки, — боцман щелкнул по бутылочке, — но стаканчик можно. — Он поднял свой бокал: — За ваше здоровье!
Иван Алексеевич стал расспрашивать боцмана о его жизни. Журба суховато, коротко рассказал, что он с Украины. Рано осиротев, он подался в Одессу и вот от юнги дошел до должности боцмана. Морская служба забросила его на Дальний Восток. Журба, немного захмелев, заговорил о том, что беспокоило его:
— Вы, Иван Алексеевич, вижу, как и я, на «Диану» попали. Кусок хлеба-то нужен. Шхуна добрая. А вот ее хозяева мне не по душе. Везут людей. Куда? Зачем? Китов охотить? Так это же камбале на смех. Смотрел я пушку. На грузило ее можно употребить. Обман все это, Иван Алексеевич, ей-богу, обман. Неспокойно мое сердце. Да и эти рабочие... солдатня...
Увидев, с каким вниманием слушает его Северов и истолковав это по-своему, боцман поднялся, взялся за фуражку:
— Благодарю за угощение, Иван Алексеевич. Извините, что я тут лишнего наболтал спьяна. Спокойной ночи.
Северову было приятно доверие Журбы в такое смутное, трудное время, когда каждый смотрит на другого с подозрением. Старший помощник в глазах команды является как бы доверенным хозяина шхуны, а вот боцман понял, что он такой же простой моряк. Не говорил бы иначе так откровенно.
Тут у Северова мелькнула мысль, от которой он даже поежился. А что, если Журба подослан? Но он тут же отогнал- эту нелепую мысль. Журба не такой...
Северов вышел на палубу. Бухта лежала полная мрака, и только на берегу желтели огоньками маленькие окна фактории.
Облокотившись о планшир борта, Северов долго смотрел на берег, потом вернулся в каюту и лег спать. Утро нужно быо встретить отдохнувшим, со свежей головой.
3
В фактории было шумно. В длинном бревенчатом доме с пустыми полками, который когда-то служил и магазином и складом товаров, прямо на полу, на разостланных медвежьих и оленьих шкурах расположились «рабочие» Норинова. На ящиках из-под товаров стояли плоские жестянки со спиртом, лежала закуска — консервы, вяленая и соленая кета, сухие и крепкие как камень американские галеты.
Керосиновые лампы отбрасывали на проконопаченные мхом стены уродливые тени пирующих. Люди жадно пили, неряшливо ели, шумно, бестолково перебивая друг друга, говорили, спорили.
...А за стеной, в комнате заведующего факторией —заросшего лохматого Никитина, шел деловой разговор.
Трое сидели за столом, попивая густой крепкий чай, рас- стегнув ворота рубашек. От печки шел густой жар. Большая керосиновая лампа бросала яркий свет на бумаги. Осипов проверял отчет Никитина.
Значит товаров у тебя совсем не осталось?
Опаска была, что зазимую пустым, — Никитин сприсвистом пил чай из блюдечка. — Считай, с весны камчадалы с обидой поворачивают от фактории.
— Плохо, как плохо, — с огорчением покачал головой
Осипов, и его злые серые глаза блеснули жадностью. — Сколько прибыли упустили...
Наверстаем. Чего же все лето не приходили? - На чем? — сердито бросил Осипов, и его лицо стало красным. - Как пошла эта Советская власть, так все в тартарары! Кончился порядок! Зафрахтовать даже лодку невозможно. Хозяева боятся, а может ты бандит, красный или белый...
Норинов многозначительно кашлянул. Осипов поднял на него серые глаза, еще полные гнева, несколько секунд смотрел на него, потом улыбнулся:
— Да, да, бандиты, раз мешают честному коммерсанту успешно вести дела. Я только ту власть признаю, пусть она будет любого цвета, при которой я могу спокойно вести свои дела. Чтобы был порядок. Надеюсь в
этом вопросе на вас...
— Само собой разумеется, — засмеялся Норинов, стряхивая пепел с папиросы в плоскую раковину.
Никитин, кое о чем догадываясь, но не зная планов, продолжал пить чай с невозмутимым видом, Осипов сложил бумаги, отодвинул их в сторону:
-Все в порядке, Никитин. Пушнину завтра осмотрим. Всю ее отдадим Коннорсу. А теперь скажи, у камчадалов есть еще пушнина? Все-таки осень...
А чего ей не быть, — вытирая ладонью губы, сказал Никитин. — У ближних есть. Продавать-то кому было, кроме нас. У дальних не ведаю, но мыслю, что там Свенсон[4]
Свенсон Олаф — владелец торговой фирмы, базировавшейся на Чукотке но скупавшей пушнину по всему побережью русского Крайнего Северо-Востока все прибрал.
Этот не упустит, — с завистью произнес Осипов и снова обратился к Никитину: — Ты бывал у камчадалов, знаешь к ним тропы?
Никитин молча кивнул. Осипов замялся, не зная как приступить к самому щекотливому разговору. «А впрочем, чего мне его, бывшего уголовника, стесняться. Мне он всем обязан».
Много лет назад с Сахалина бежал бывший рязанский купец Шувалов, отбывавший наказание за убийство своего компаньона и всей его семьи. Судьба свела беглого каторжника с Осиновым. С его помощью Шувалов стал гражданином вне подозрений Никитиным, верным приказчиком, а в последние годы даже его доверенным лицом.
— Так вот, Никитин, — решительно заговорил Осипов. — Господин Норинов прибыл сюда со своим отрядом. Это верные нам люди...
Норинов, покуривая, насмешливо смотрел на Осипова.
Тот продолжал:
— У господина Норинова есть документ от новой власти, по которому он может делать ревизии, проверки, собирать налог с местных жителей. Я хочу, чтобы ты был у него проводником.
Никитин, поняв больше того, что было сказано, допил чай, поставил блюдце на стол, спокойно произнес:
Опасное дело. Ну, а как настоящая власть за вас возьмется? Сразу к стенке?
Настоящая власть? — Осипов наигранно рассмеялся. — Да где она? Какая?
Так-то оно так, — Никитин поскреб бороду, исподлобья посмотрел на Норинова, словно оценивая его. — Власти сейчас, конечно, нет. Однако она появится.
Тогда нас здесь уже не будет, — заверил Осипов, понимая, что Никитин согласился на его предложение. — Наша «Диана» доставит всех нас куда угодно — в Японию, в Америку.
Что ж, тогда можно, — Никитин пригладил закрывавшие лоб волосы. — Тут недалече проживают и русские. Золотишко у них водится.
Норинов перестал курить. Осипов, взявшийся за кружку с чаем, отнял руку:
Где? Много?
Много — мало, не знаю, но имеется, — теперь и черные глаза Никитина алчно загорелись. — Людишки обыкновенные. Кто торгует, кто сам промышляет.
