Вдруг командир резко привстает на колено. Знакомая, мечтательная улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:
— А все же, как это здорово, товарищи!.. Мы достигли острова Рудольфа… Через какие преграды прошли мы, начиная от самого Петербурга!.. Канцелярии!.. Министерство!.. Благотворительные подачки!.. Россия узнает, что мы, верные сыны ее народа, выполнили долг до конца…
Он задыхался. На губах опять проступила кровь. Будто раздвигая невидимую завесу, он выбросил вперед руки.
— На север… Курс неизменный… Курс — норд!..
Сильным, решительным движением командир попытался встать, но пошатнулся…
— Линник… Линник, поддержи!..
Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.
— Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..
Седов не слышал. Он был мертв. …В белой безмолвной пустыне, на скале, за которой начинаются бездонные арктические глубины и медленно движутся то изломанные, то сплошные, хранящие тайну полюса льды, два человека с обнаженными головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру…
Крест над могилой, над грудой камней, был сделан из лыж Седова. У изголовья матросы положили флаг, тот самый, что нес он на полюс…
Глядя в хмурую даль севера, они стояли здесь очень долго, и ветер швырял им в лица пригоршни колючего снега, и слезы их были похожи на капли застывшего свинца…
Потом они повернулись и молча побрели на юг.
Оглядываясь со льда пролива на дальний, четко обозначенный крест, Пустошный сказал Линнику:
— Он говорил, что вслед за нами сюда придут и другие русские люди, что здесь будут плавать наши корабли… Было бы правильно, Григорий, если бы на памятнике его железными буквами написали: «Курс — норд».
Прощальный обед на шхуне «Св. Анна» не вызывал ни радости, ни веселья, — лишь обострённое чувство тоски.
Сидя за празднично убранным столом, штурман Валериан Альбанов думал о том, что затея с прощальным обедом ненужная и пустая. Кому пришло бы в голову радоваться в эти трагические минуты, когда одна половина команды должна была уйти в неизвестность по дрейфующим полярным льдам, а другая оставалась на корабле, тоже уносимом льдами в неизвестность?
Мысль о прощальном обеде принадлежала повару Калмыкову. Этот неунывающий человек, известный на судне ещё и как певец и поэт, неустанно читавший свои, многим порядочно надоевшие стихи, убедил командира в необходимости торжественно обставить разлуку. Сумрачный и раздражительный, ещё не совсем оправившийся от тяжёлого заболевания цингой лейтенант Брусилов согласился. Но теперь, когда в кают-компании собралась вся команда и граммофон, хрипя, повторял давно уже заигранную песню «Крики чайки белоснежной», а на столе дымилась гора медвежьих котлет, командир шхуны не появлялся.
Неожиданно приуныл и Калмыков. Усталый от беготни, он внимательно осмотрел необычно обильный стол и точно лишь сейчас понял, что происходит. Обращаясь к Альбанову, он сказал:
— А ведь мы расстаёмся… На самом краю земли расстаёмся, Валериан Иванович…
Альбанов улыбнулся:
— Могу заверить вас, Калмыков, что на этой широте, между Землёй Франца-Иосифа и Северным полюсом никто никогда ещё не видывал такого обеда.
— Да ведь это потому, что никто никогда здесь не бывал, господин штурман!
Лицо Альбанова стало строгим:
— Мне неудобно напоминать вам, но вы сами должны это помнить: я давно уже не являюсь штурманом «Св. Анны». Я отстранён от должности и считаюсь простым пассажиром. Через час я буду продолжать это путешествие в менее комфортабельных условиях… На льдине.
Он усмехнулся и добавил уже мягче:
— Как это в песне поётся, — «по воле волн»?.. А вам все же не следует забывать, Калмыков, о своём первенстве: так близко от полюса никто ещё из ваших коллег не радовал друзей своим искусством…
— Ты чемпион тут, Калмыкуша, в царстве медведей и моржей! — воскликнул боцман Потапов. — Жаль, что они не разбираются в деликатесах…
Кочегар Шабатура заметил:
— Однако при случае, он и сам может быть неплохим для них деликатесом…
— Ну, это, братец, грубовато, — смущённо отозвался повар.
Все засмеялись, и в кают-компании стало веселее. В эту минуту в дверях появился Брусилов. Матросы, боцман, гарпунёры, машинисты тотчас поднялись из-за стола, молча приветствуя командира. Брусилов занял единственное мягкое кресло.
Из дальнего, полутёмного угла кают-компании Альбанов некоторое время всматривался в знакомые черты командира. Как изменились эти черты за время скитаний шхуны в ледяных просторах океана!.. В 1912 году, когда штурман Альбанов познакомился с Георгием Львовичем Брусиловым и услышал от него обстоятельный, продуманный, увлекательный план организации промысла китов, моржей, тюленей, белуг и белых медведей в морях севера, — он сразу поверил в Брусилова, в его удачу. Георгий Львович умел увлекать собеседников смелыми проектами, удалью риска, трезвой обоснованностью своих расчётов. Даже его родной дядя, очень богатый московский землевладелец, у которого не так-то просто было выманить рубль — даже он заслушивался, когда Брусилов рассказывал о богатствах севера, и в конце концов отпустил деньги на покупку шхуны, на приобретение продовольствия и снаряжения.
Помнился Альбанову тот ясный августовский день 1912 года, когда «Св. Анна» покидала Петербург… Брусилов стоял на мостике в белоснежном кителе и такой же белоснежной фуражке — стройный, подтянутый, радостный и гордый. Альбанов невольно залюбовался им, — таким уверенным, бывалым выглядел его командир.
Потом штурман был тронут вниманием и заботой Брусилова. Запросто, как товарищ, командир заходил к нему в каюту, советовался о разных корабельных делах, подолгу беседовал о предстоящем дальнем пути, приносил журналы и книги, подолгу простаивал рядом на мостике во время ночных вахт.
В пути из Петербурга на Мурман Альбанов говорил боцману, что с таким командиром, как Георгий Брусилов, он рискнёт идти даже на Северный полюс.
Георгий Львович был рад, что при комплектовании команды выбор его пал именно на штурмана Альбанова. Этот человек знал и любил своё дело. С детства увлекался он морем, флотом, испытывал страсть к путешествиям, которая с годами не только не миновала, но стала ещё сильней. Альбанов окончил Петербургские мореходные классы, плавал на Балтике, самостоятельно водил суда от Красноярска в низовья Енисея и по Енисейскому заливу, и капитаны отзывались о нем, как о смелом и опытном штурмане.
Брусилов тоже был моряком не из робких. На такое отважное дело, как попытка пройти вдоль берега Азии из Петербурга во Владивосток, робкий человек не решился бы. Но Брусилова вели прежде всего коммерческие расчёты. В 1911 году он служил некоторое время на одном из кораблей гидрографической экспедиции, снимавшей карту северного побережья России. С изумлением и восхищением увидел лейтенант Брусилов, как велики промысловые богатства севера. Не колеблясь, он оставил службу и вскоре перешёл на борт отныне принадлежащей ему «Св. Анны», оборудованной для зверобойного промысла.
