— Только поставьте вот здесь ее имя и распишитесь — вот здесь — в качестве ее опекуна, мой мальчик. Губернатор — мой друг. Я лично переговорю с ним… гарантирую его поддержку… о высылке обратно и речи быть не может… в случае, если начнется расследование… Вы закончили? Великолепно!
Майор невозмутимо посыпал документ песком и спрятал его в свою шкатулку.
— Оч-ч… благ-дарен вам, сэр… — заплетающимся языком пробормотал Лори. — Ваш-ша д-бр-та к нам обоим… — Я с-час п-пойду расскажу с-сестре, немедленно рас-скажу Анне… Ваш-ш… д-бр-та…
Он попытался подняться и чуть не упал. Боннет, ожидавший этого, ловко его поддержал:
— Будет лучше, если вы сначала пойдете к себе и поспите часок-другой, — посоветовал он. — Иначе ваша сестра подумает, что вы немного перехватили через край. Абсурд, конечно — но она может так подумать…
Анна едва сдерживала смех, когда усилившаяся качка судна заставляла ее кататься взад и вперед по койке. Это напоминало садовые качели с той лишь разницей, что здесь, словно для пущего эффекта, качели раскачивались также и в стороны. Анна пыталась сдерживать эти по-детски непосредственные проявления веселья, понимая, что хорошо воспитанная молодая леди едва ли может находить удовольствие в экстравагантных прыжках и неожиданных позах. В подобных ситуациях леди полагается страдать морской болезнью. Мэдж, показывая достойный пример, уже скорчилась на полу крохотной каютки, взирая на потертое кожаное ведро с такой смесью обожания и отвращения, которая вряд ли может возникнуть при любых других обстоятельствах. Между палубами — в тесных, сырых, продуваемых жестокими сквозняками закоулках, где обшивка не переставала тоскливо скрипеть, словно плетеная корзина, разрываемая на части — дрожали от холода несчастные переселенцы, закутанные в жалкое тряпье, сбившиеся в тесную кучку в поисках тепла и все же неимоверно далекие друг от друга в своих стремлениях и надеждах. Но несмотря на все эти трудности и невзгоды, ничто не могло помешать Анне восхищаться мощью и раздольем гигантских зеленоватых волн Атлантики по мере того, как «Ямайская Дева» все дальше и дальше уплывала на запад.
В дверь каюты постучался корабельный плотник:
— Это всего лишь я, старый Чипс, леди, — сказал он. — Я пришел, чтобы задраить иллюминаторы. Приказ капитана, мэм…
Он с безразличным видом перешагнул через распростертую на полу Мэдж и вошел в каюту. С собой он принес толстый квадратный деревянный щит, точно по размеру маленького окошка каюты. Двумя-тремя уверенными ударами молотка он ловко пригнал щит на место.
— Вот и все, — сказал он. — Теперь вам придется посидеть в темноте, мисс, но зато эта заглушка надежно защитит вас от всяких штучек океана. Становится немного ветренно, мисс.
Мэдж болезненно сморщилась от этого известия:
— Вы хотите сказать, что будет еще хуже?
Старый Чипс склонил голову, словно смешная серая птица, и искоса взглянул на нее:
— Неужели вы позволили этой дамской погодке обеспокоить вас, мэм? — Он вежливо покосился на ведро. — Хм, значит, все-таки позволили! Выбросили немного груза за борт — вижу, вижу! — и это в такую тишь! Что ж, в таком случае, мэм, мы увидим, какого цвета ваши внутренности — и не позже, чем завтра утром, помяните мое слово!
Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:
— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.
— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?
— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель18 с фок-мачты!
Он похлопал себя по карману:
— Я всегда ношу при себе пару фунтов гвоздей для гарантии, чтобы в случае чего сразу пойти прямо на дно. Все эти жалкие попытки удержаться среди волн не для меня, мисси — нет, не для меня!
С пола, где скорчилась Мэдж, донесся жалобный стон, и плотник, кивнув на прощание Анне, удалился, насвистывая, уверенный в том, что оставил о себе наилучшее ободряющее впечатление.
Шторм, разразившийся над «Ямайской Девой», швырял и трепал ее в течение следующих четырех дней. Зеленая пенистая вода гуляла по проходам и врывалась фонтанами брызг в двери кают. Канаты лопались с треском, ветер срывал с мачт обрывки парусов, и всякий раз, когда это происходило, бригантина дергалась, словно споткнувшийся конь, и на палубе раздавались хриплые голоса, топот ног и суета. Дважды капитан Баджер вынужден был объявить общий аврал, и мистер Мэрки обходил корабль, собирая под свою команду всех, кто только был способен оказать помощь в борьбе со взбесившимся океаном.
Даже майор Боннет снизошел до того, что позволил промокнуть своим тонким шелковым рубашкам и оцарапал пальцы, помогая натягивать пропитанные соленой морской водой штормовые канаты. Анна, трепеща от ужаса и восторга при виде безграничной мощи океана, находилась на палубе даже во время самых яростных вспышек шторма; впервые увидев Боннета без его напудренного парика, она нашла весьма забавным, что он почти так же лыс, как яблоко.
Мэдж неподвижно лежала, стеная и плача, на своем мокром матраце в луже морской воды на полу каюты. Она наотрез отказалась покинуть это место, хотя Анна изо всех сил старалась убедить ее в преимуществах верхней койки. Мэдж заявила, что койка с ее высокими бортами слишком напоминает ей гроб, и она не собирается лечь в него, пока жива — что, по ее твердому убеждению, продлится недолго.
Во время шторма Лори оставался подозрительно безучастным ко всем авралам. Как врач, он мог бы многое сделать, ибо для скученных в тесных и грязных трюмах истощенных и голодных переселенцев подобное путешествие не могло не иметь печальных последствий. В первые дни, сразу после выхода в море, воодушевленный тем, что ему удалось (как он считал) обеспечить свое будущее и будущее сестры под покровительством майора Боннета, Лори несколько раз спускался в межпалубный отсек, чтобы помочь несчастным, насколько это было в его силах. За столом он оказался даже весьма интересным собеседником и веселым компаньоном. Но затем, как это с ним обычно случалось, его оптимизм постепенно уступил место депрессии по мере того, как обстоятельства смерти отца принимали в его воображении гигантские, гипертрофированные размеры. Анна отлично знала, что Лори был часто подвержен резким переменам настроения. За последнее время он стал мрачным и неразговорчивым, и теперь в течение целой недели сидел взаперти в своей каюте, словно усиливающийся шторм вызывал у него приступы морской болезни. Всякий раз, когда Анна пыталась заставить его встряхнуться, она находила его угрюмым, замкнутым, с отсутствующим взглядом, беспробудно пьяным и непрестанно терзающимся угрызениями совести. Самые тяжелые, невыносимые страдания за все время путешествия доставляло Анне сознание того, что Лори позволил себе так низко опуститься.
