«Боже правый, что же он, рехнулся? — возмущался Николлс. — Он же подрывает боевой дух команды. Если только он еще остался, этот дух...»
— Во-вторых, — голос командира звучал спокойно и неумолимо, — на этот раз в конвое не будет спасательных судов. На остановки у нас не будет времени. Кроме того, всем вам известна судьба «Стокпорта» и «Зафарана».
Оставаться на своем корабле безопаснее[4].
В-третьих, известно, что на широте семьдесят градусов действуют две, возможно, три волчьи стаи подводных лодок, а ваши агенты в Норвегии доносят о концентрации немецких бомбардировщиков всех типов на севере: страны.
Наконец, есть основания полагать, что «Тирпиц» намерен выйти в открытое море.
Вэллери снова сделал бесконечную паузу, словно бы сознавая страшную силу, заключенную в этих немногих словах, и хотел, чтобы люди их поняли.
— Незачем объяснять вам, что это значит. Вероятно, немцы рискнут линкором, чтобы задержать конвой. На это рассчитывает адмиралтейство. К концу похода линейные корабля флота метрополии, возможно, в их числе авианосцы «Викториес» и «Фьюриес», а также три крейсера будут двигаться курсом, параллельным вашему, находясь от нас в двенадцати часах ходу. Они давно ждали этой минуты, и мы явимся как бы приманкой, которая поможет поймать этот линкор в ловушку...
Может случиться, что план не удастся, и ловушка захлопнется слишком поздно. Но конвой все равно должен будет прорываться. Если не удастся поднять самолеты с авианосцев, отход конвоя придется прикрывать «Улиссу». Вы понимаете что это значит? Надеюсь вам все ясно до конца.
Послышался новый приступ кашля опять наступила долгая пауза, и, когда командир заговорил вновь, голос его стал необычно спокоен.
— Понимаю, как многого я требую от вас. Понимаю, как вы утомлены, как тоскливо, тяжко у вас на душе. Я знаю — никто лучше меня не знает этого — что вам пришлось пережить, как нужен вам давно заслуженный отдых. Вы его получите. Весь экипаж корабля по возвращении в Портсмут поучит отпуск на десять суток. Потом идем на ремонт в Александрию. — Слова эти были сказаны мимоходом, словно не имея для Вэллери никакого значения. — Но прежде — я понимаю, это звучит жестоко, бесчеловечно — я вынужден просить вас снова вытерпеть лишения, возможно, еще более тяжкие, чем когда-либо прежде. Иного выхода у меня нет.
Теперь каждая фраза перемежалась долгими паузами. Слова командира можно было расслышать лишь с большим трудом: говорил он негромко, словно откуда-то издалека.
— Никто, тем более я, не вправе требовать от вас этого... И все же я уверен, что вы это сделаете. Я знаю, вы не подведете меня. Я знаю, вы приведете «Улисс» в назначенное место. Желаю вам удачи. Да благословит вас Бог! Доброй ночи.
Щелкнув, умолкли динамики, но на корабле по-прежнему царила тишина.
Никто не говорил и не шевелился. Одни не спускали глаз с динамиков, другие разглядывали собственные руки или тлеющие кончики сигарет (несмотря на запрет, многие курили), не обращая внимания на то, что едкий дым резал усталые глаза. Казалось, каждый хочет остаться наедине со своими мыслями; каждый понимал, что встретив взгляд соседа, не сможет оставаться в одиночестве. То было понимание без слов, какое так редко возникает между людьми. В подобные минуты словно бы поднимается и тотчас опускается некая завеса. Потом человеку уж и не вспомнить, что именно он видел, хотя он и знает, что видел нечто такое, что никогда более не повторится. Редко, слишком редко удается ему быть свидетелем подобного, будь то закат с его безвозвратной красотой, отрывок из какой-то вдохновенной симфонии или жуткая тишина, которая воцаряется на огромных аренах Мадрида и Барселоны, когда беспощадная шпага знаменитого матадора попадает в цель. У испанцев есть особые для этого слова: «мгновение истины».
Неестественно громко тикая, лазаретные часы отстукали минуту, другую. С тяжелым вздохом — казалось, он на целую вечность задержал дыхание — Николлс осторожно отодвинул скользящую дверь, закрытую шторами, и включил свет. Он взглянул на Брукса, потом отвернулся вновь.
— Ну что, Джонни? — Голос старого доктора прозвучал тихо, почти насмешливо.
— Ничего не понимаю, сэр, просто ничего не понимаю, — покачал головой Николлс. — Сперва я подумал:
— ну и нарубит же Старик дров! Напугает матросов до смерти. И, Боже ты мой! — продолжал он с изумлением, — именно это он и сделал. И чего только не наговорил — тут тебе и штормы, и «Тирпиц», и полчища подлодок, и чего только нет... И все-таки... Голос его затих.
— И все-таки? — отозвался Брукс, словно подзадоривая юношу. — То-то и оно. Очень уж вы умны, молодые доктора. В том-то и беда ваша. Я наблюдал за вами. Сидите как какой-нибудь психиатр-самоучка. Вовсю исследуете воздействие командирского выступления на психику увечных воинов, а изучить ее воздействие на собственную психику не удосужились. — Помолчав, Брукс продолжал вполголоса:
— Рассчитано великолепно, Джонни. Хотя что я говорю?
Никакого расчета тут не было. И все-таки что получается? Картина самая мрачная, какую только можно себе представить. Объясняет, что предстоящий поход — нечто вроде хитроумного способа самоубийства; никакого просвета, никаких обещаний. Даже про Александрию сказано вскользь, походя. Громоздит ужас на ужас. Не сулит никакого утешения, никакой надежды, не предпринимает ни малейшей попытки добиться хоть какого-то успеха. И все-таки успех его речи был потрясающим... В чем же дело, Джонни?
— Не понимаю. — Николлс казался озабоченным. Он резко поднял голову, едва заметно улыбнулся. — Но, может, и в самом деле он не добился успеха?
Слушайте.
Бесшумно открыв дверь в палату, он выключил свет. Резкий, глуховатый и настойчивый голос, несомненно, принадлежал Райли.
— ...Все это пустая брехня. Александрия? Средиземное? Только не для нас с тобой, корешок, мать твою в гроб. Тебе их не видать. Даже Скапа-Флоу не видать как своих ушей... Как же, слыхали! Капитан первого ранга Ричард Вэллери, кавалер ордена «За боевые заслуги»... Вы знаете, что этой старой падле нужно, братишки? Еще одну золотую соплю на рукав. А может, «Крест Виктории»! Хрена с два он его получит! Как же, держи карман шире! «Я знаю, вы меня не подведете», — передразнил он пискляво. — Гребучий старый нытик! — Немного помолчав, он с прежней яростью продолжал:
— "Тирпиц"! Мать вашу так и разэтак! Мы должны задержать «Тирпиц»! Мы! Со своим игрушечным корабликом, будь он неладен! Хотя ведь мы — только приманка. — Голос Райли повышался. — Знаете что, братишки? Всем на нас ровным счетом наплевать. Курс на Нордкап!
Да нас бросают на съедение своре этих треклятых волков! А этот старый ублюдок, который там наверху...
