Ничто, кроме опасности, которую представляли мне, не могло возвысить меня в моих глазах. Моя роль во всех этих событиях прилична была бы шакалу, а не льву. Но, как только стало ясно, что моя жизнь подвергалась опасности, как только речь зашла о поединке, который мог бы закончиться победой, я возликовал: победа всегда облагораживает – это талисман, который превращает свинец в золото.
В это время в Плимуте пробило восемь часов, я мог добраться до Уоллсмита часа за полтора, а товарищи мои часа за два. Я простился с ними – Борк, смягчая свой грубый голос насколько можно, пожелал мне успеха, и я пустился в путь.
Стояла осень, погода была холодная и пасмурная, облака, подобно безмолвным волнам, катились в нескольких футах над моей головой, порывистый ветер вдруг налетал и так же скоро падал, сгибая деревья и срывая с них остальные листья, которые били меня по лицу. Луна, не выглядывая, разливала сквозь облака какой-то сероватый, болезненный свет, время от времени начинал лить дождь, потом превращался в изморозь и снова шел ливнем; пройдя мили две, я вспотел и между тем продрог. Однако я продолжал идти или, лучше сказать, бежать, посреди этого мрачного безмолвия, которое нарушалось только стонами земли и слезами неба. Во всю жизнь мою я не видывал ночи печальнее этой.
Мрачная ночь и то, что меня ожидало, до такой степени занимали мои мысли, что я шел полтора часа, ни на минуту не замедляя шага, и между тем нисколько не устал; наконец я увидел огни в Уоллсмите. Я остановился немножко, чтобы осмотреться, мне надо было пройти в таверну Джемми прямо, не спрашивая. Расспросы сразу же возбудили бы подозрения, потому что нет матроса, который бы не знал этой таверны. Но так как с того места, где я остановился, видна была только куча домов, то я решился войти в деревню, надеясь, что как-нибудь угадаю. И точно, попав на первую улицу, я сразу же увидел на другом конце ее фонарь, который, как говорили мне товарищи, висит у дверей таверны. Я пошел прямо туда, вспомнив пословицу, что смелость города берет. Кабак Джемми, по крайней мере, не старался обманывать честного народа почтенной наружностью: то был настоящий разбойничий притон, дверь была узенькая и низкая, как в тюрьму, вверху находилось отверстие, которое в тавернах называется частенько «шпионским окном», потому что, действительно, хозяин смотрит сквозь него, кто пришел. Я стал глядеть сквозь решетку в этом окошке, но за ним был какой-то темный подвал, и только сквозь щели дверей следующей комнаты пробивался свет, по крайней мере, я видел, что там кто-то есть.
– Эй, кто там, отворите! – закричал я.
Хоть эти слова сказаны были самым грубым голосом, и притом я изо всей мочи ударил в дверь кулаком, однако ответа не было. Подождав немножко, я опять закричал, но все напрасно.
Я крадучись отошел от этого странного дома, чтобы осмотреться: мне пришло в голову, что, может быть, эта дверь сделана тут только для порядка, для симметрии, и где-нибудь есть другой вход, но окна были заделаны решетками, и я принужден был вернуться к дверям. Я опять приблизился к отверстию и на этот раз остановился в нескольких дюймах от решетки: кто-то с другой стороны прижался к ней лицом и глядел на меня.
– Ну наконец! – вскричал я. – Да отворяйте же, черт вас возьми!
– Кто там? Что тебе надо? – сказал приятный голосок, какого я совсем не ожидал.
Ясно было, что это говорила молоденькая девушка.
– Тебе хочется знать, кто я такой, моя милая? – сказал я дискантом, передразнивая ее. – Я матрос, и мне придется переночевать в тюрьме, если ты, моя лебедушка, не пустишь меня к себе.
– С какого ты корабля?
– С «Борея», который завтра идет в море.
– Ступай сюда, – сказала она, отворив дверь так осторожно, что, кроме меня, мышь бы не пролезла. И потом сразу же она заперла дверь двумя замками, да еще перекладиной.
Признаюсь, при звуке защелкивающихся замков меня как морозом по коже продрало. Впрочем, назад пути уже не было, к тому же девушка отворила дверь, и я очутился в свету. Я окинул глазами всю комнату и мой взгляд остановился на хозяине: он был такой богатырь, что другой на моем месте струсил бы, едва взглянув на него.
Мистер Джемми был молодец футов в шесть, здоровый и рыжий, лицо его время от времени исчезало за дымом коротенькой трубки, которую он держал в зубах, глаза сверкали и, казалось, привыкли проникать прямо в душу того, кто с ним говорит.
– Батюшка, – сказала девушка, – этот матрос просит, чтобы мы пустили его на ночь к себе.
– Кто ты? – спросил Джемми после некоторого молчания.
По его выговору сразу же можно было узнать, что он ирландец.
– Кто я? Мать моя из Лиммерика, – отвечал я на минстерском наречии, на котором говорил как на родном языке. – Неужто ты, мистер Джемми, не видишь, что я ирландец?
– Да, ты точно должен быть ирландец, – сказал хозяин, вставая со стула.
– Да уж, могу похвалиться, чистый ирландец.
– Ну так милости просим, земляк, – сказал он, подавая мне руку.
Я было хотел пожать его огромную лапу, но он, как будто одумавшись, заложил руки за спину и, посмотрев на меня своими дьявольскими глазами, сказал:
– Если ты ирландец, так должен быть католиком?
– Разумеется, я католик.
– А вот посмотрим.
При этих словах, которые меня немножко обеспокоили, он пошел к шкафу, вынул оттуда книгу и открыл ее.
– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, – сказал он.
Я посмотрел на него с величайшим удивлением.
– Ну, что же, отвечай! – сказал он. – Если ты точно католик, так должен знать мессу.
Я понял, в чем дело. В те дни, когда я был совсем ребенком, я часто играл с карманной Библией миссис Денисон, в которой были картинки. И теперь я постарался вспомнить, что тогда знал очень твердо.
– Amen, – отвечал я.
– Introibo ad alterem Dei, – продолжал Джемми.
– Dei qui loetificat juventutem meam, – отвечал я так же бойко.
– Dominus vobiscum, – сказал мистер Джемми, оборачиваясь ко мне.
Но я уже ничего больше не знал и не отвечал ни слова, а Джемми держал еще ключ от шкафа, ожидая ответа, который должен был убедить его, что я точно ирландец.
– Et cum Spiritu tuo, – прошептала мне девушка.
– Et cum Spiritu tuo! – закричал я во все горло.
– Браво! – сказал Джемми. – Ты наш. Теперь говори, что ты хочешь? Чего тебе надо? Спрашивай что угодно, все будет, разумеется, если у тебя есть деньги.
– За деньгами дело не станет, – отвечал я, побрякивая несколькими монетами, которые были у меня в кармане.
– Так ты очень кстати попал, прямо на свадьбу, – вскричал почтенный содержатель «Зеленого Эрина».
– Какую свадьбу? – спросил я с удивлением.
– Ты не знаешь Боба?
– Боба? Как не знать.
– Он ведь женится.
– Неужто?
– Теперь и свадьба идет.
– Да ведь он здесь не один с «Трезубца»?
– Какой один! Семеро, любезный друг, ровно семеро, как семь смертных грехов.
– Где же они теперь?
– В церкви.
– Нельзя ли и мне туда?
– Пожалуй, пойдем, я тебя провожу.
– Зачем тебе беспокоиться? – сказал я, стараясь от него отделаться. – Я и один дойду.
– Как бы не так! Через улицу, что ли? Высунь-ка нос: адмиральские шпионы тебя разом и за чупрун. Нет, нет, уж лучше пойдем со мной.
– Так, видно, у вас здесь особый ход в церковь?
– Не без того, у нас здесь машин не меньше, чем в театре Друри-Лейн, где в одном балете двадцать пять раз переменяют декорацию так, что мигнуть не успеешь. Пойдем.
Мистер Джемми схватил меня за руку и потащил с самым дружеским видом, но с такой силой, что если бы и была охота, то я бы не мог сопротивляться. Однако я был этому совершенно не рад: мне совсем не хотелось столкнуться с нашими дезертирами. Невольным движением я засунул руку за пазуху и взялся за мичманский кинжал, который на всякий случай спрятал под свою фланелевую рубашку, и, будучи не в силах противиться железной руке, которая меня тащила, следовал за страшным проводником своим, намереваясь действовать по обстоятельствам, но решившись на все, потому что вся моя карьера зависела от того, как я окончу это опасное предприятие.
