Ответом был выстрел единственной уцелевшей стодвадцатимиллиметровой пушки. По иронии судьбы именно этот снаряд натворил на "Баяне" бед больше, чем все предыдущие: пробив фальшборт, он разорвался между двумя противоминными орудиями, выведя из строя одну из малокалиберных пушек и начисто выкосив оба расчета, причем один из них – прямо через проем, временно оставленный во вновь установленном каземате для подноски снарядов.
Без всякой команды на открытие огня русские орудия заговорили вновь. Раз за разом по борту "Баяна" пробегали цепочки вспышек орудийных выстрелов.
Море вокруг крейсера японцев кипело от всплесков и очень скоро "Отова" стал садиться носом, медленно заваливаясь на левый борт.
— Задробить стрельбу! Беречь снаряды! — кричал Иванов, — лейтенант Де Ливрон, прекратите наконец эту вакханалию!
Капитан первого ранга Арима был некурящим, поэтому стоял на покорёженном мостике тонущего крейсера без классической в таком случае сигары и даже без папироски.
— Господин капитан! — подбежал к командиру крейсера Суга, — шлюпка осталась только одна, идёмте скорее, ваша жизнь ещё нужна империи. Скорее, "Отова" скоро перевернётся.
— Портрет императора в шлюпке? — невозмутимо спросил Арима.
— К нашему горю в кают-компании до сих пор пожар, портрет нашего императора сгорел. Идёмте в шлюпку.
— Идите, Суга. Вон выходит английская канонерка, постарайтесь, чтобы весь спасшийся экипаж попал на неё. Думаю, наши друзья-англичане не будут настаивать на интернировании. Пусть интернируют раненых, а остальные найдут способ вернуться на родину и продолжить войну. Идите! Я остаюсь.
Шлюпка медленно отходила от борта, вокруг плавало ещё несколько десятков спасающихся японских моряков. Суга охрип крича, чтобы находившиеся в воде отплывали дальше от борта тонущего корабля. Но тщетно. Даже когда "Отова" перевернулся, многие полезли на его днище, предпочитая хоть временную, но твёрдую опору под ногами. И когда корабль пошёл ко дну их конечно же затянуло водоворотом.
Английская канонерка за кабельтов стала спускать шлюпки и бравые англичане махом преодолели это расстояние. Кроме тех двух офицеров и шестнадцати матросов которые находились в шлюпке с утонувшего крейсера из воды было спасено ещё сорок семь матросов и три офицера.
— Ну всё, — выдохнул Иванов, глядя как англичане начинают спасение японского экипажа. — В море. Передать на "Сердитого", чтобы следовал за нами. Чёрт! Как только отойдём миль на сорок, вызвать ко мне этого сопляка Соймонова, я ему вставлю такой фитиль, что морские черти позавидуют! Нет ну надо же! Говорят: "шило в заднице". Так у него там целый кактус! Засвербило ему, понимаешь! Благо, если за границу территориальных вод не вышел. Хотя, если даже и не вышел – англичане в прессе запросто историю о нарушении морского права раздуют. Ох и получит он у меня!
— Фёдор Николаевич, — пряча глаза обратился к каперангу старший офицер крейсера Попов, — тут такое дело… Во время боя… На последних минутах… — продолжал Попов. — Погиб мичман Соймонов… Пётр Михайлович… Брат…
Лицо командира "Баяна" помертвело.
— Надо же так… И именно Петя… Ведь они вчера на катере встретились, даже поговорить толком не успели…
— Да, — Попов вздохнул, — совсем мальчик ещё.
— Мужчина, Андрей Андреевич, офицер. И погиб в бою за Россию. Вечная ему память. Передайте на "Сердитый".Какие ещё у нас потери?
— Убито семеро матросов и девять ранено, из них двое тяжело.
— Да уж, натворил делов этот последний снаряд. Похороним всех завтра утром, в море. Предупредите батюшку. Курс на Сайгон.
Письмо мичмана Василия Соймонова
Дорогая моя Оленька!
Глубоко осевший в почти пресной воде миноносец увозит нас прочь из китайского Шанхая, но мое сердце, как всегда, там, на другом краю Земли, у совсем другой реки и рядом с единственной для меня девушкой на свете…
Оленька, как много случилось за сегодняшний день! Еще утром, получив из Петербурга страшно разозливший меня приказ интернироваться, я был уверен, что мы застрянем здесь, в Шанхае, до самого конца войны, и утешало меня только то, что теперь, наконец, и я смогу получать твои письма. Но, стоило мне вернуться из консульства, как бункеровавшийся здесь японский крейсер, который оказался едва вступившей в строй "Отовой", прислал ультиматум, привычно наплевав на китайский нейтралитет, и грозя потопить наш корабль прямо в порту, если мы немедленно не сдадимся! Я уж, было, мысленно попрощался с этим светом, снова попросив у тебя прощения, и ожидая нападения немедленно, как прикажу открыть кингстоны… Но тут, не иначе как вмешательством свыше, в порт вошел катер с прибывшего на рейд "Баяна"!
Японцы, которые дольше не могли находиться в порту без интернирования и не имевшие теперь возможности игнорировать международные правила, пошли на бой, где и были примерно наказаны "Баяном" за свое утреннее вероломство. Мы были рядом, но в битве не участия не принимали, так как по международным законам не имели права, зайдя в порт позже Отовы, затем преследовать ее. Но Баян и без нас утопил японца. Страшно было представить, что творилось на их маленьком крейсере, когда его ломали русские снаряды – ужасное зрелище. Но это война – они бы нас тоже не пощадили.
На катере я встретил моего младшего брата Петра, служащего на Баяне, однако не имел времени перекинуться с ним и парой слов. Одно радует, что он жив и, кажется, здоров.
Еще к нам на Сердитый с крейсера прислали нового вахтенного офицера, так что теперь у меня, наконец, появилась возможность написать тебе это письмо.
Сейчас мы снова в море. Спереди – невозмутимо рассекает тараном волны красавец "Баян", позади – исчезает последняя полоска китайского берега, и теперь наш путь лежит в открытый океан – туда, где нас ждет русский флот, туда, где мы сейчас нужнее всего.
А я – как всегда, живу только нашей будущей встречей.
Твой В. С.
P.S. С Баяна мне только что передали, что Петр погиб во время боя. А я так и не смог с ним поговорить! Надеюсь, Господь будет милостив к душе новопреставленного воина Петра, положившего жизнь за своих ближних. Прости, сейчас больше не могу писать.
Твой В. С.
На следующее утро Василий прибыл на "Баян", чтобы проводить в последний путь младшего брата. Океан был на удивление спокоен для осени.
На палубе крейсера лежало девять зашитых в парусину тел.
Команда была выстроена на палубе. Судовой священник махая кадилом читал отходную молитву. Солнце всё ещё ласковое в этих широтах в конце сентября освещало обнажённые головы маторсов и офицеров.
