— Ну что же делать. Бери и Джо…
...После обеда Хайров, убедившись, что жена Северова уже более спокойно относиться к новому назначению мужа, поблагодарил и откланялся.
- Дела, дела в губкоме ждут. Провожать будем Ивана Алексеевича вместе…
Вечером Иван Алексеевич в кабинете приводил в порядок бумаги; у него уже вошло в привычку перед каждым рейсом перелистывать рукопись отца, дополнять ее материалами по истории китобойного промысла. И сейчас он задумчиво переворачивал страницу за станицей. Каждая из них рассказывала о новых попытках русских людей создать отечественное китобойство, которые оканчивались всегда неудачей.
Красным карандашом подчеркнута цифра 1908. Это был год, когда не оправдались надежды русских рыбопромышленников, пытавшихся охотиться на китов в водах залива Петра Великого.
Иван Алексеевич вспомнил, как жители Владивостока провожали китобоев в первый рейс. Но вернулись они без добычи. Северов перевернул первую страницу и снова подчеркнутая красным цифра 1911. Очередная дата печальной истории. Что за рок, за проклятье висит над русским китобойством?
Северов невольно вспомнил пережитую трагедию на шхуне «Диана»…
«Диана», ускользнув из бухты Круглых ворот, устремилась на юг. но на нее обрушился шторм огромной силы. Вот тогда, в кромешной темноте, в свисте ветра и реве бушующего моря Северов припомнил свои впечатления о шхуне, когда он впервые увидел ее в Семеновском ковше. Он ведь тогда не заметил, что есть какой-то просчет в конструкции. Лишь во время шторма обнаружился этот просчет: мачты были непропорциональны корпусу шхуны, площади парусов. И мачты не выдержали. Под ураганным ветром они рухнула, причинив большие повреждения судну. Шхуна могла вот-вот опрокинуться, и Северов дал команду рубить ванты и сбросить мачты с парусами за борт. Шхуну швыряло с волны на волну, и крепкие руки Стурволлана с трудом удерживали ее против волн. Журба сменял норвежца, а тот на несколько часов забывался сном. Шторм как будто стремился наверстать упущенное в ту пору, когда «Диана» совершила свое спокойное плавание из Владивостока в бухту Круглых ворот. Кое-как залатав взломанную палубу, чтобы волны не заливали шхуну, моряки ждали своей участи. Бороться против тайфуна, увлекшего их в океан, было невозможно. Не обошлось и без жертв. Унесло за борт механика, освобожденного после выхода из бухты Круглых ворот из-под стражи, убило обрушившимися мачтами трех матросов. Северов сожалел о матросах, но механик погиб вовремя. Иначе бы ему не сдобровать. Оказалось, что по приказанию Осипова он некоторые части двигателя тайком снес на факторию, и «Диана» превратилась в игрушку ветра.
А тайфун нес шхуну, не выпуская ее из своих ревущих объятий. Так шла неделя за неделей...
Северов сидел в кресле с закрытыми глазами. Его лицо в эти минуты было совсем старым. Он не мог отогнать воспоминаний...
Кончилась пресная вода, а потом, кажется на пятьдесят седьмой день, когда, наконец, море утихомирилось, начался голод. Иван Алексеевич очень хорошо помнит этот день. Он стоял на палубе под палящим солнцем и смотрел на лазурную, сверкающую ширь, на выскакивающих из воды летающих рыб. К нему подошел Ли Ти-сян и сказал:
— Капитана, чифан мию...[5]
Чифан мию — есть нечего (кит.).
У китайца было такое выражение глаз, словно он виноват в том, что кончились продукты. Начались ужасные дни. Жара, голод, жажда... Если пресную воду понемногу выпаривали из забортной, то голод утолить было труднее.
Слабея, бродили обросшие, исхудалые люди. Журба и Стурволлан не отходили от штурвала, а бинокль и днем и ночью смотрел в океан. Но он лежал гладкий, равнодушный, спокойный и пустынный... Моряки говорили мало. Трудно было говорить с пересохшим ртом... Начались кошмары, и Северов уже с шестьдесят девятого дня не помнил ничего, кроме каких-то бредовых видений. Он разговаривал с Соней и Хайровым, гулял с ними по Владивостоку, плыл куда-то на «Диане»...
Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в чистой белой постели. Он долго не мог понять, где он? Что это, продолжение кошмара или же действительность? В светлой палате, за окном которой качались пальмы, стояло еще три койки и с них на Ивана Алексеевича смотрел Филипп Слива, Журба и Стурволлан.
— Где мы? — спросил Северов и едва услышал себя. Так был слаб голос.
Что ответили товарищи, он не понял, вновь впал в беспамятство. Только через несколько дней Иван Алексеевич узнал, что они находятся на острове Гуам, в военном американском госпитале, что их заметил американский миноносец и. взяв на буксир, привел в военный порт...
Дольше всех лежал в госпитале Северов. Его здоровье восстанавливалось медленно. Госпиталь отказался кормить поправившихся моряков, и они постепенно разбрелись б поисках работы. Наконец Иван Алексеевич остался только с Джо. Ничто не могло их разлучить. Спустя полгода Северов вышел из госпиталя и понял, почему так терпеливо за ним ухаживали, кормили и лечили и даже терпели Джо. Командир миноносца, взявший на буксир «Диану», отремонтировал и продал шхуну американскому миллионеру, президенту китобойной компании Дайльтону.
Командир миноносца хотел успокоить свою совесть, оплачивая содержание и лечение Северова в госпитале. В день выхода Ивана Алексеевича он пришел к нему и предложил пятьсот долларов в качестве подарка. Северов, опираясь на палку, посмотрел в беспокойные глаза американца, повернулся к нему спиной и сказал Мэйлу:
— Пойдем, Джо.
Они вышли на раскаленную улицу и медленно побрели к порту, объятые одним стремлением и желанием скорее вернуться во Владивосток, в свой родной дом. Но дорога к дому оказалась очень длинной. Она шла через порты Бразилии и ночлежные дома Нью-Йорка, английские угольщики «и матросский кубрик на шведском пароходе, который и доставил их через три года во Владивосток. Сколько передумалось за это время! Северов дал себе слово, что если вернется домой, то пойдет рядом с Хайровым. Он хорошо понял, где его место и с кем ему жить.
После возвращения, через месяц, Северов навестил Хайрова, и тот сказал:
— Вы по-прежнему капитан «Кишинева». Его скоро будут поднимать и ремонтировать на Дальзаводе.
В тот ноябрьский вечер 1922 года Иван Алексеевич твердо и строго заявил Хайрову:
— Вы когда-то предлагали мне вступить в члены РКП(б). Я отказался, потому что не понимал. Теперь я хочу это сделать сам.
Хайров протянул ему руку и обнял:
— Правильно, Иван Алексеевич. Нам с вами идти одним курсом.
...Северов шевельнулся в кресле. Открыл глаза, сконфуженно смахнул слезинки и глубоко облегченно вздохнул, словно освободился от тяжелой, гнетущей ноши. Надо думать о настоящем и будущем. Ведь Хайров ясно дал понять, что и у нас скоро будет своя китобойная флотилия. Скорей бы! Она бы положила конец клевете на русских, которые якобы не способны быть китобоями. Этих высказываний тоже много в папке Ивана Алексеевича. Один современник отца Северова пишет:
