Когда Ингольф терял трех или четырех матросов из своей команды, он вылавливал из воды соответствующее число бросившихся в нее неприятельских моряков и ставил им на выбор — смерть или служба на «Ральфе». Не было еще ни одного примера, чтобы предпочтена была смерть, а через три месяца новые рекруты превращались в заправских пиратов, готовых для своего капитана на все.
Даже почтеннейший Ольдгам, помимо ежедневного слабого протеста, аккуратно заносимого в книги, в конце концов свыкся со своей жизнью на «Ральфе», которая к тому же обогащала его и избавляла от вечных супружеских сцен, которые там, в Англии, задавала своему мужу изо дня в день в течение двадцатилетнего сожительства почтенная миссис Ольдгам, обладавшая, впрочем, по словам мистера Ольдгама, ангельским характером.
— О, она очень добра, — говорил мистер Ольдгам, — но подумайте только: на двадцать два шиллинга в неделю прокормить, одеть и обуть одиннадцать детей!.. Ведь это, согласитесь, чей угодно характер испортит.
Со времени исчезновения господина клерка чья-то невидимая рука доставляла его супруге двести долларов в месяц, и почтенная мать семейства воссылала к Богу пламенные мольбы, чтобы муж ее как можно дольше не возвращался.
Таков был личный состав странного корабля, по дисциплине и порядку не уступавшего самому лучшему военному судну, но в данный момент влекомого ветром и течением на норрландские рифы.
Но зачем бриг явился в эти опасные места?
Это была тайна между Надодом Красноглазым и капитаном Вельзевулом, — тайна никому, кроме них, неизвестная на корабле.
Несмотря на то, что каждый матрос видел неминуемую гибель, ни один из них не роптал — до такой степени сильна была привязанность своему капитану.
Между тем корабль все несся и несся на скалы… Ингольф неподвижно стоял, смотрел и ждал.
Не то было с Надодом. Распустив по ветру свои рыжие волосы, вытаращив свой налитый кровью страшный глаз, он задыхался от ужаса и бессильной злобы.
— Послушай, да сделай же что-нибудь! — кричал он не своим голосом, обращаясь к Ингольфу. — Я не моряк, но я посовестился бы так пасовать перед бурей, как это делаешь ты. Ведь подумай: ты рискуешь жизнью храбрых матросов…
— А, главное, — жизнью храброго Нада, — иронически возразил капитан. — Однако ты очень дорожишь своей жизнью. Удивляюсь, что тебя так к ней привязывает? Будь я так безобразен, как ты, я бы желал себе смерти.
— Удивляюсь, как ты можешь шутить в такую минуту! — вскричал выведенный из себя Надод.
— Ведь мы в какой-нибудь сотне метров от этих страшных скал…
Ингольф не отвечал ничего. Он теперь внимательно следил за ходом корабля.
— Да послушай же! — не унимался Красноглазый, тряся Ингольфа за рукав.
— Замолчи, гадина! — оборвал его капитан, вдруг вспыхнув от гнева. — Замолчи и не мешай мне, иначе я тебя раздавлю!
Одним толчком Ингольф спихнул его с мостика, так что Надод кубарем скатился на палубу.
Надод был очень сильный мужчина, но не мог сладить с капитаном Вельзевулом, не имевшим себе равного по силе. Ингольф легко поднимал на плечо большую пушку и, пройдя с ней по всему кораблю, ставил ее на прежнее место.
Безучастие Ингольфа к опасности было только кажущееся, внешнее. На самом деле он ни на миг не переставал придумывать средство спасти от гибели свой корабль.
Он решил испробовать последнее средство. Всякий моряк знает, что волна, ударившись о берег, отскакивает от него и этим обратным движением задерживает следующую волну. Таким обратным движением и решил воспользоваться Ингольф. Маневр был трудный и опасный, но иного способа не было.
Бриг несся на скалы. Надод с затаенным бешенством глядел на Ингольфа своим неподвижным глазом.
Вдруг Ингольф бросился к рулю и сам стал им действовать, не переставая отдавать приказания.
Уже почти у самых скал корабль попал в обратные волны и круто повернулся.
Через несколько минут он был опять далеко от скал.
Конечно, это еще не было спасением, но маневр можно было повторить с надеждою на такой же успех.
Но тут вдруг счастье окончательно повернулось лицом к Ингольфу: из туч полил дождь, и ветер разом утих.
Громкое «ура» вылетело из уст всех матросов.
— Ура! Ура! Да здравствует капитан Вельзевул!
Ингольф спокойно вернулся на свой капитанский мостик.
Его корабль победоносно вышел из тяжелого испытания и готовился войти в безопасный от ветров фиорд Розольфсе.
— Ну что, Над? — спросил капитан своего товарища. — Не прав ли я был, говоря, что в море никогда не следует отчаиваться?
— Прости меня, что я давеча вспылил, — отвечал Надод, — но если бы ты только знал, как мне не хотелось умирать так близко от цели. Я всю жизнь свою жил одной мыслью — отомстить своему врагу, сказать ему: «Гаральд Биорн, узнаешь ли ты Надода, узнаешь ли ты свою жертву?..» Да, Ингольф, я непременно должен рассказать тебе свою историю, и, может, ты тогда поймешь мои чувства и пожалеешь урода Надода, Надода Красноглазого. Не всегда я был таким каторжником и не сам по себе им сделался, а благодаря одному человеку. Ты узнаешь мою историю и, наверное, согласишься, что грабитель Мальстрема вполне может протянуть руку пирату Мальме… Соединимся в общей ненависти и вдвоем с тобой мы потрясем целый мир…
Ингольфу пришлось по душе предложение Надода. Его давно интересовала эта таинственная личность, и узнать тайну Красноглазого ему было бы очень приятно.
Присмотревшись к погоде, Ингольф сделал нужные распоряжения, поручил команду Альтенсу и сказал Надоду:
— Пойдем ко мне в каюту. Там нам никто не помешает, и мы сможем поговорить совершенно свободно…
Никто не мог знать, о чем они говорили: но когда они оба вернулись на палубу, Ингольф был бледен, точно сейчас совершил преступление, а на безобразном лице Красноглазого Нада отражалась свирепая радость.
Ночь на море. — Тревожные часы. — Увеселительная яхта. — Удивление Ингольфа.
Настала ночь.
Океан еще не успокоился окончательно, но волны вздымались тише и уже не так круто, что предвещало близкое успокоение. Вследствие дождя ветер быстро переменился на северо-западный, и «Ральф», получая его со стороны штирборта, легко огибал линию скал, составлявших мили на три или четыре продолжение Розольфского мыса. Эти скалы вместе с берегом образовали глубокую бухту, где волны под напором ветра, казалось, совершенно обессиливали, потому что возле отвесной стены береговых утесов в глубине бухты не было видно клокочущей белой пены прибоя.
Заметив это обстоятельство, Ингольф призадумался, так как причина этого явления не была для него вполне ясна. Он не понимал, каким образом волны, с силою налетая на берег под порывами ветра, могли ударяться о скалы, не образуя обычного прибоя.
