Головешки дотлели, и наша комната погрузилась в сплошной мрак.
— Все! — раздался в темноте Юркин голос.
— Что все? — задумчиво произнес Гошка.
— Последнее полено, говорю, сгорело!
— А-а-а-а!
Наступило тягостное молчание. Потом Гошка обратился ко мне:
— Эдька, ты всю жизнь прожил на Севере. Сколько может человек продержаться без тепла?
— Один — мало.
— А если не один?
— То больше.
— А сколько?
— Не знаю! Один раз я пролежал с собаками в тундре двое суток.
— А сколько можем продержаться мы?
Я боялся этого вопроса. Только я, изъездивший Север вдоль и поперек, знал, что больше недели нам не протянуть. Но просто я не хотел говорить о смерти. Я промолчал.
— Выходит, что мы все замерзнем! — заключил Гошка.
— Ты что, боишься смерти?
— Боюсь!
— Я тоже. Вот ведь как в жизни может получиться. Жил человек и пропал. Пропал ни за что!
— Вот потому-то я и боюсь смерти, что она бесцельна, — Гошкин голос дрожал. — Ну что полезного я сделал за свои восемнадцать лет? Почти ничего. Глупо умирать, не принеся людям пользы. Каждый человек должен оставить свой след в жизни.
Мне стало очень грустно, и на глаза невольно навернулись слезы. Айсберг становился для нас плавучим гробом.
Я молча плакал, боясь, как бы ребята не догадались о моей слабости.
Мы могли продержаться еще несколько дней. Консервные банки с трудом открывались, как будто жесть от мороза превращалась в сталь. Мы брали в рот оледеневшие куски мяса и медленно сосали их.
Первым простудился Гошка. Он начал отчаянно кашлять, содрогаясь, словно в припадке. Мы ничем не могли помочь ему, но, ложась спать, укладывали Гошку между собой, стараясь согреть его своим теплом.
Однако Гошке становилось все хуже и хуже. Мы чувствовали, что наступает развязка. Приступы кашля душили Гошку. Он хватался за горло и сжимал его своими длинными пальцами, стараясь заглушить боль, от которой перекашивалось его лицо. Его могло спасти только тепло, только одно тепло.
Юрка не находил себе места. Он вышагивал из угла в угол и в отчаянии повторял одну и ту же фразу:
— Сейчас бы несколько литров солярки! Всего несколько литров солярки, и я бы поставил Гошку на ноги с помощью горячей картошки и чая!
Гошка слушал и молчал, потом снова задыхался в кашле, который с каждым разом становился все длительнее.
Прошло еще несколько дней.
Как-то Юрка вытащил из-под рубашки банку с горохом (он оттаивал ее на своем теле) и начал кормить Гошку. Тот съел две ложки. Передохнул, потом съел еще ложку.
— Пока хватит… Я больше не могу… Спасибо, ребята!
Гошка дышал тяжело, словно огромный груз придавил его грудь. Потом он закашлял безудержно, до хрипоты. Приступ длился долго, но в конце концов прошел, и Гошка уснул. Мы легли тоже. Прошло около часа…
Вдруг Гошка дернулся и начал произносить какие-то бессвязные фразы.
— Бредит, — прошептал Юрда.
Гошка внезапно вскочил и прошептал с хрипом:
— Корабль… Корабль… Я вижу корабль!
Кашель опять начал душить его. Мы пытались успокоить Гошку и уложить обратно, но он стал сопротивляться и все время кричал:
— Кора-а-абль! Кора-а-абль!
Очевидно, у него началась галлюцинация.
— Кора-абль! Я вижу кора-абль! — хрипел он. — Пу-у-у-стите! Да пусти-и-те же меня! Корабль! Я вижу корабль! Он уходит! Скорее! Скорее!
Мы цепко держали Гошку. Он дернулся последний раз и повис на наших плечах.
Мы отпустили его, как только он немного успокоился.
— Все в порядке, все в порядке, — гладил я его руку, чувствуя, как на ней пульсируют все жилки.
Внезапно Гошка ринулся к лестнице. В одно мгновение он вывернул крышку люка и выскочил в ночь.
Мы бросились за ним.
Огромная луна висела в небе, заливая айсберг синеватым светом. Увязая в снегу, Гошка продирался по ледяной траншее к краю айсберга.
— Сто-о-ой! Что ты делаешь?! — орал Юрка, мчась за ним. — Слышишь, Гошка, не-на-а-до-о!
Гошка падал, полз на четвереньках, с каким-то тупым упорством пробиваясь вперед.
Мы схватили его на самом краю айсберга и замерли в оцепенении. Вдалеке в море светились огоньки судна.
У Гошки все лицо было покрыто потом.
— Я знал, я чувствовал, что это произойдет, — прошептал он и, закачавшись, медленно сел на снег.
— Э-э-э-эй! — напрягли мы с Гошкой все свои легкие. — Э-э-эй! — Но корабль был слишком далеко, чтобы на нем услышали нас. Мы орали, надрываясь. Бесполезно. Судно удалялось.
— Эдька! — испуганно дернул меня за руку Юрка. — Гошка исчез!
Я огляделся. Гошки не было. Внезапно из-за ближнего тороса показалась человеческая рука. Она ухватилась за ледяной пик, но соскочила с гребня и осталась неподвижной.
Мы бросились туда. Гошка лежал, распластавшись на снегу. Рядом валялся топор.
Только теперь мы заметили небольшое углубление и отвороченную глыбу льда.
В углублении в небольшой банке поблескивало несколько литров солярки, лежала пакля и сверху зажигалка.
— Скорее! Скорее, ребята! — шептал Гошка. — Корабль уходит!
Юрка схватил солярку и паклю и побежал к краю айсберга. Я остался с Гошкой, не зная, благодарить мне его за солярку или ругать.
Гошка как будто прочел мои мысли.
— Эти капли меня спасти не могли, поверь! Да и истратить их на одного человека — слишком несправедливо. — Гошка слегка задыхался, и я скорее улавливал слова по движению губ, чем слышал их. — Но я чувствовал, я чувствовал, что корабль пройдет мимо…
Я подложил Гошке под голову свои руки.
Огромный факел взметнулся к звездам. Его отблески озаряли наши лица. Языки пламени переплетались друг с другом, словно длинные ленты.
Гошка приподнялся на локте и смотрел в сторону корабля. Тра-а-ах! — мы ясно услышали винтовочный выстрел. Спустя секунду раздался еще один выстрел. С корабля теперь палили, не переставая.
— Заметили! — прошептал Гошка и закашлял в снег кровяными сгустками. Мы с Юркой перенесли его
