Извините, что немного, как говорится, растекаюсь мыслию по древу. Да, благодарю вас, еще немного, не откажусь, джин превосходный. Я уже говорил, что предполагал рассказать о мужчинах и женщинах, встретившихся мне в моих бесчисленных странствиях, где я свершал открытия и испытывал опасности, венцом коих для героев и, следовательно, для читателей становятся счастье или разочарование, слава или катастрофа, но кроме того и в любом случае — познание себя самих и мира, где мы живем, боремся и умираем. Должен сказать, попадались мне разные и всякие, такие и этакие, всех мастей, сортов и типов: встречал я героев невольных и добровольных, общительных, замкнутых, шарлатанов, умников, дурней, тех, кто пресытился жизнью, и тех, кто будет цепляться за нее до последнего. Впрочем, и в реальности, на этой террасе сингапурского отеля, где мы сейчас ведем беседы, происходит то же самое. Беседы об искателях приключений malgré eux, как сказали бы французы, то есть поневоле — какими были, например, Робинзон Крузо, не отличавшийся даже отвагой (я, к слову сказать, терпеть не могу этого жалкого англосакса, который превратил в слугу товарища, посланного ему судьбой), или, скажем, более симпатичный Лемюэль Гулливер. Или о потерпевших кораблекрушение детях из «Кораллового острова»[42] или «Повелителя мух». Или о Паспарту, лакее флегматичного Филеаса Фогга. Или о докторе Питере Бладе, оказавшемся в рабстве на Антильских островах, или о другом англичанине, Рудольфе Рассендиле, так опрометчиво отправившемся в Зенду, или о братьях Майкле, Джоне и Дигби Жестах[43], или о самом юном изо всех невольных героев, о младенце Джоне Клейтоне III, больше известном как Тарзан, Человек-обезьяна и по очевидным причинам прославившемся под этим именем на весь мир. Не забудем и про животных, которые постоянно становятся героями против воли, о животных, занятых выживанием, — о собаках Джерри и Баке, о кролике Землянике (и плюньте в глаза тому, кто скажет, что «Обитатели холмов» — не приключенческий роман) или — в контексте экологическом и постмодернистском — о том самом-рассамом Белом Ките, который в конце концов хочет лишь, чтобы его оставили в покое, и убивает защищаясь. И вы согласитесь со мной, господа, что герой этого типа как никакой другой позволяет читателю спроецировать на него себя, ибо когда нормальные, обычные существа, как вы и я, — включая животных — вдруг попадают в невообразимый замес, читатель думает: «Ох и ничего себе! Ведь такое могло бы произойти и со мной».
Что же касается лично меня, то уже в силу моего капитанского статуса я все же предпочитаю других героев. Тех, из темных углов, тех, с пасмурными ноябрьскими сердцами — вы, разумеется, знаете, кого я имею в виду, — тех, кто пришел в приключенческий роман из литературы романтизма со всем багажом желаний, включающих в себя свободу, бегство от общества, революцию и индивидуализм, кто воспринял приключение как призвание, как убежище, как решение проблем и даже как средство к существованию. Я думаю о моем старинном друге Томе Лингарде (чтобы далеко не ходить за примером) или о Джоне Блэкбурне, капитане корсарской шхуны «Бесстрашный». И о юном польском контрабандисте, начинающем свой рассказ признанием в том, что он и его друзья были молоды, пили водку ведрами, а красотки любили их. Думаю о голландском пирате, который стал Сёгуном. О Гарри Фавершеме, который вернул своим друзьям и возлюбленной четыре пера. Об Аллане Куотермене и его таинственных африканских рудниках… Это, кстати, эталон профессионального искателя приключений — и он, и Льюис Ветцель, и Соколиный Глаз, иначе именуемый Кожаным Чулком: эти двое так круто сварены, что каждый читатель желал бы держать их в друзьях, особенно если придется отбиваться от индейцев или от кого там надо будет. Еще имеются профессионалы, герои по призванию и влечению души вроде Горацио Хорнблауэра или Джека Обри, офицеров флота ее величества; есть и самоотверженные альтруисты как сэр Кеннет, рыцарь Спящего Леопарда, или Айвенго — к слову сказать, мне всегда больше нравилась прекрасная еврейка Ревекка, — или другой сэр, лжеденди Перси Блейкни, скрывавшийся под прозвищем Алый Первоцвет. Имелись, само собой, и обаятельные головорезы типа Дика Тёрпина, Робин Гуда или Рокамболя, и плутоватые хитроумные мерзавцы вроде Дэнни Дрэвита и Пичи Карнехана — два эти унтер-офицера едва-едва не воцарились в Гималаях, — и гнусный весельчак Викторианской эпохи, антигерой Гарри Флэшмен. Не забудем и представителей другого крыла — идеалистов наподобие Роберта Джордана, взрывавшего мосты по заданию республиканцев в Испании, или Сидни Картона, предложившего руку и сердце девушке, над которой нависла тень гильотины, или Габриэля, эпизод за эпизодом разворачивающего перед нами эпические приключения, пережитые им самим и его отчизной. И как не упомянуть здесь и темную сторону луны, реверс той же медали — тех, кто волею судьбы оказался в другом лагере и кто, не будучи самыми честными или самыми милосердными людьми на свете[44], воюют все же на стороне света и влекут к себе читателей куда сильнее, нежели воплощенное добро, — вспомним Руперта Хенцау, Буагильбера, Конрада Монферратского, капитана Левассёра, Латур д’Азира, Крюка, Рошфора, Эрика из Оперы, Фантомаса и двух дам — позвольте мне здесь отдать дань личным чувствам, — так сильно воздействовавших на воспитание этих самых чувств: я говорю о прекрасной и таинственной Миледи из «Трех мушкетеров» и Ирен Адлер из «Скандала в Богемии». О той, про которую «дорогой Ватсон» неизменно слышал: «Эта женщина».
Позвольте, я набью и раскурю еще одну трубку, и мы продолжим. Благодарю вас. Сказать же я намереваюсь вот что: всё на свете когда-нибудь случается впервые. Первое ошеломление. С книгой происходит то же, что и в жизни, когда ты вдруг осознаешь: этот человек мне нравится, я беру его себе в друзья. В случае с книгой есть преимущество в том, что контролируешь — пусть и до известной степени — риски. И выбирать можешь гораздо осмотрительнее и рассудочнее, чем в жизни. Может быть, поэтому иные выбирают лучших друзей, равно как и ненависть с любовью, отталкиваясь от прочитанного. Чуть раньше я говорил о воспитании чувств — и вы удивитесь, узнав, как же сильно повлияли на мою жизнь две эти дамы, не говоря уж о третьей, с которой познакомился в юности, когда навещал моего кузена Хоакина в горном санатории, однако несопоставимо более могущественное воздействие получил, деля с героями книг их странствия и приключения. Как и первая любовь, первые дружбы не забываются никогда, и достоинство, каким в первую очередь обладает благотворный ход времени, заключено в том, что он позволяет взглянуть на прошлое иначе, под другим углом, и понять то, что раньше лишь интуитивно чувствовал или вообще не знал. Возьмем, к примеру, юного гасконца, мечтающего стать мушкетером. Вначале была шпага, и она определяла характер. Но вокруг нее или какого-либо приключения неизбежно возникали друзья, приобретавшие первостепенное значение: ни один другой литературный жанр не создал такой культ верной дружбы, как этот, таких преданных друзей, готовых следовать за героем хоть в преисподнюю: Яньес, Портос и Петеркин, обитатели квартиры на Бейкер-стрит, могикане Чингачгук и Ункас, благородные рыцари Круглого стола, византийские наемники, братство стрелков Дика Шелтона, волки, сражающиеся вместе с Маугли против красных собак, Маленький Джон и монах Тук, учителя фехтования Кокардасс и Пасспуаль, гребцы с корабля «Арго», отправившиеся за золотым руном и за исполнением мечты человека в одной сандалии. А среди самых любимых — гарпунеры Нед Ленд и Квикег, одноногий пират с попугаем на плече, который выкрикивает «Пиастры! Пиастры!»: они прочертили смутные, не всегда вполне очевидные границы между добром и злом, а кроме того, открыли мне важность одного из основополагающих элементов в литературе, в беллетристике, в воображении и в жизни — важность обстановки, среды, антуража. Я имею в виду путешествие, море, пространство или неведомую землю — от всего этого веет опасностью и приключением. Терра Инкогнита. Речь идет о вожделенном странствии, подобном тому, которое свершали Эрнан Кортес под ливнями Тлалока, Лопе де Агирре в поисках Эльдорадо, Клодиус Бомбарнак в русских степях, — или о путешествиях вынужденных либо случайных, тех, что предпринимали Джеймс Дьюри, владетель Баллантрэ, Бен-Гур, Дэвид Бальфур, охотник за кораблями Питер Хардин, Джон Тренчард, египтянин Синухе, дети, из-за которых окончили свои дни в петле пираты из «Урагана на Ямайке», юный Синглтон, Хамфри Ван Вейден, которого на борту «Призрака» сделали моряком насильно, или совсем молоденький, изнеженный миллионер Харви Чейни, случайно открывший для себя, как суровы бывают море, работа, жизнь. Представьте себе, я стал плавать по вине кого-нибудь из них, пустившись в долгий путь, приведший меня сегодня на террасу этого малайского отеля, где я непреложно убедился — если вам не трудно, позовите, пожалуйста, официанта, — что джин на исходе. Так или иначе я никак не могу продолжать свой рассказ о людях этого сорта, о спутниках в странствиях и скитаниях, не упомянув об их общем прадедушке. О том, кто открыл мне глаза и научил, что жизнь — это завораживающая ловушка, авантюра с неопределенными очертаниями, где всё взаимодействует со всем, где потеря гвоздя в подкове может обернуться потерей царства и где истинный герой — тот, кто, сознавая свой удел, странствует, плавает, сражается и не теряет при этом трезвомыслия — оно становится неотъемлемым свойством настоящего усталого героя — под небом, на котором нет покровительствующих ему богов. Я говорю об Улиссе, царе Итаки, повелителе многих и многих путей. Я странствую с ним с тех пор, как еще за школьной партой перевел строчку за строчкой историю его приключений. Я узнал его и благодаря этому — самого себя. Одиссей, добровольный герой войны под стенами Трои, на возвратном пути домой, на родной остров, становится героем невольным. Ибо хочет он только одного — вернуться к своей Пенелопе и мирно стариться с нею вместе и рассказывать своему сыну Телемаку и внукам — вот как я сейчас рассказываю вам, джентльмены, — про ту ночь, когда вышел из утробы деревянного коня и вместе с отважными и жестокими друзьями допьяна упился кровью троянцев. В приключениях Одиссея я впервые сознательно постиг все элементы, составляющие и питающие приключенческую литературу и более того — самое жизнь, оттого, быть может, что они царствуют в сердце и памяти человеческой, точно так же, как все ингредиенты тридцати веков литературы — надеюсь, вы простите мне ученую ссылку — уже содержались в «Поэтике» Аристотеля. Я имею в виду путешествие, море, шторм, кораблекрушение, чудовище, опасность, искушение, женщину коварную и обольстительную, женщину благородную и отвергнутую, доблесть, алчность, тщеславие, дружбу, справедливость, лук, который никто не в силах натянуть, кормилицу и старого верного пса, который тебя узнает. И, главным образом, тот практический и жестокий вывод, неизбежно приходящий в голову читателю 13–14 лет: как в приключенческом романе, так и в самой жизни герой рождается в ту минуту, когда, призвав к себе на помощь богов и не получив никакого отклика, волей-неволей должен справляться со своими делами сам. Случается порою и так, что на последних страницах мы с изумлением обнаруживаем, что Черный Корсар — плачет, что свод пещеры Локмарии чересчур тяжел, что «Баунти» горит у острова Питкэрн, и осознаем угрюмое одиночество капитана Немо.
