— Как же ты будешь сеять эту пыль? — спросил Белоголовый.
Он пришел на подлодку из знаменитого колхоза «Заветы Ильича», победителя на всесоюзном конкурсе колхозов по урожайности, рентабельности и культуре быта. В этом колхозе Белоголовый состоял главным поваром, получил похвальную грамоту за отличное питание своих колхозников и был направлен в Институт питания для совершенствования. Он был прекрасно знаком с правилами обработки земли, сева и уборки, и потому предложение Марата заинтересовало его.
— Как же ты будешь сеять эти микроскопические споры в морской текучей воде, при ветре и волнах? С сотен лодок, катеров и глиссеров? Ведь огрехов не оберешься!
— Не с лодок и катеров, — последовал немедленный ответ, — а с самолетов! Вот так, как производится с их помощью сев хлеба. Неужели ты не слыхал об этом?
Белоголовый смутился. Он действительно забыл об этом далеко уже не новом способе сева.
— Так вот, товарищи, — продолжал Марат, — споры этих водорослей очень быстро развиваются. Если с необходимой густотой засеять ими узкое и мелкое устье пролива и затем повторить посев несколько раз, то эти гигантские мощные водоросли в короткий срок поднимутся такой плотной, несокрушимой стеной, что холодное течение, наткнувшись на них, должно будет повернуть в сторону. Таким образом…
— Цой, Цой! — возбужденно зашептал Павлик, дотягиваясь до его уха. — Как жалко! Мне надо идти на перевязку, я уже опаздываю. Какой молодец Марат! Ты мне потом расскажи, Цой, чем кончится спор. Ладно? А то Арсен Давидович будет сердиться на меня…
После шума, громких разговоров и яркого света в красном уголке Павлик, закрыв за собой дверь, сразу очутился в тишине и мягком матовом свете безлюдного коридора. Тускло поблескивали лакированные стены и переборки, впереди виднелась перспектива вырезных арок, по сторонам в каждом отсеке на дверях белели эмалированные дощечки с синими надписями.
Павлик прошел уже два отсека, когда впереди послышалось щелканье автоматического замка дверей и затем приглушенный ритмичный скрип обуви — грузные шаги большого удаляющегося человека.
«Скворешня», — решил Павлик и прибавил шагу, чтобы нагнать своего друга, но сейчас же подумал, что каюта Скво-решни находится значительно дальше и, следовательно, это кто-то другой.
Вдали, сквозь арки двух отсеков, пятно ярко освещенного снизу люка потемнело. Кто-то спускался в машинное отделение. Павлик взглянул на дощечку заинтересовавшей его двери: «Главный механик Федор Михайлович Горелов». Почему-то сразу замедлились шаги и пропало желание догонять. Павлик опустил глаза. На полу, у двери, белел маленький обрывок бумаги. Он был совершенно неуместен в этом блестевшем чистотой коридоре, он резал глаза Павлику, уже привыкшему к образцовому порядку на подлодке. Павлик почти непроизвольно нагнулся и поднял бумажку, чтобы бросить ее в первый же люк мусоропровода. На бумажке промелькнули цифры, значки, обрывки слов, обычных здесь на морском судне: «…гассово море… точные координаты…» «А что такое „координаты“? — подумал Павлик. — Надо будет спросить Цоя». И продолжал читать: «… 7°4б′3б″ сев. широты и 5…бина шестьсот пятьдес… Красные пояса…цать шестого мая…чно восемнадцать час… не забудьте гидро… Кро…»
Кто-то осторожно взял Павлика за локоть и наклонился над обрывком бумажки.
Павлик поднял глаза. Над ним, перегнувшись почти пополам, стоял Горелов. Он был восково-бледен. Длинные тонкие губы посерели, изогнулись в натянутой, мертвой улыбке. В его глубоко запавших черных глазах стоял страх. Высокий лоб был покрыт мелкими каплями пота.
Сам не понимая почему, Павлик вдруг почувствовал, как этот страх передался и ему. Не сводя с Горелова поднятых глаз, он испуганно бормотал:
— Это я только что… только что нашел, Федор Михайлович…
Улыбка сошла с лица Горелова. Он взял обрывок из рук Павлика, выпрямился, вгляделся в бумажку и хрипло спросил:
— Где же ты нашел ее, Павлик? А впрочем, какая чепуха! Прости, пожалуйста, что я помешал тебе… Что за чертовщина! Мне почему-то показалось, что я потерял одну секретную бумагу…
Он сунул пальцы в верхний карман своего кителя и извлек небольшой, аккуратно сложенный листок бумаги.
— А она — вот она! Лежит себе и помалкивает. Фу, до чего я перепугался, Павлик! Ты ведь знаешь, как у нас строго с военными секретами… Опускаюсь в люк, оглянулся и вижу — ты нагнулся у двери моей каюты, поднял бумажку и читаешь. У меня прямо сердце упало от испуга. Оказывается, такая чепуховина! — Он опять посмотрел на лоскуток бумажки, повертел между пальцами и рассмеялся: — И к тому же вообще не моя. Вероятно, кто-то уронил, проходя тут. Ну, ты не сердишься на меня, Павлик?
Страх еще прятался в широко раскрытых глазах Павлика и губы незаметно дрожали мелкой дрожью, но он ответил, чуть запинаясь:
— Нет… конечно… Я только очень испугался… Вы так смотрели на меня… — И Павлик слабо улыбнулся, робко глядя снизу вверх на Горелова.
— Ну, вот и отлично! Помирились, значит. Ты куда сейчас направлялся?… Знаешь что? Я иду в электролизное отделение. Ты там бывал? Наверно, нет! А там очень интересно. Пойдем со мной. Я тебя все объясню.
Он небрежно сунул обрывок бумажки в карман, круто повернулся и зашагал по коридору. Павлик молча последовал за ним.
Они спустились в люк по винтовой металлической лестнице и попали в залитый светом нижний коридор, тоже разделявшийся водонепроницаемыми переборками на отдельные отсеки. Из каждого коридорного отсека направо и налево открытые двери вели в машинные отсеки.
Горелов, держа Павлика за руку, повел его в первую дверь направо. Они вошли в большой светлый отсек, уставленный высокими машинами и аппаратами. Некоторые из них были спрятаны целиком в металлические цилиндры, кубы, шары, оплетенные толстыми жилами проводов, соединенные друг с другом и с соседними отсеками разноцветными трубами. Большинство же машин было заключено полностью или частично в стеклянные колпаки, и тогда ясно видна была хлопотливая работа шатунов и коленчатых валов, быстрое вращение якорей, медленное, словно задумчивое, движение шестеренок. Снаружи, на металлической и стеклянной одежде машин густо разместились разнообразные контрольные и измерительные приборы с циферблатами, круговыми шкалами, стрелками, столбиками разноцветных жидкостей, зелеными, красными, желтыми лампочками. Стрелки дрожали, трепетали или медленно ползли по своим шкалам: лампочки то гасли, то зажигались, то ровно и непрерывно горели; столбики жидкостей то поднимались, то опускались.
