Шейла Джин Амалия! Но как она переменилась! Белое платье с корсажем, подчеркивающим грудь, собранные в корону светлые волосы под кружевной накидкой, широкий атласный пояс, что обхватывает стан, кольца на длинных изящных пальцах, а в ушах — сапфировые, в цвет глазам, сережки… Прекрасное видение! Хотя кое-что напоминало о прошлом — из-под гитары выглядывала рукоятка кортика.
Серов замер, потом кашлянул и, когда Шейла подняла взгляд, широко улыбнулся. Он не был отъявленным сердцеедом, но знал по прежнему опыту, что робких девушки не любят.
— Ты?
Ах, каким звонким, каким нежным был ее голос!
— Кажется, я. Хотя не уверен… В таком саду и в такой компании мне, наверное, не место.
Глаза Шейлы лукаво блеснули.
— И все же ты сюда попал. Перелез через изгородь?
— Нет, пришел с лекарем. Он должен избавить хозяйку от мигрени.
— Жаклин де Кюсси? Да-да, я знаю, она говорила, что дядюшка пообещал прислать Росано.
— Вот и прислал. А заодно — меня, чтобы синьор хирург дорогой не напился.
— Он пьет не с радости. — Шейла строго поджала губы.
— Все мы пьем с горя, а с радости только выпиваем, — сказал Серов. — Могу я присесть?
— Да. Во-он там. — Она показала на дальний край скамейки.
— Могу смотреть на тебя, раз дядюшки Джозефа здесь нет?
— Можешь, но не очень долго. Дядюшки нет, но есть Жаклин, и я у нее в гостях. — Шейла с чинным видом сложила руки на коленях. — Жаклин говорит, что молодая дама не должна оставаться наедине с кавалером. Запрещено правилами этикета.
Ее глаза лучились и смеялись. Господи, подумал Серов, она же совсем такая, как наши московские девчонки! Нет, лучше в сто, в тысячу раз! Есть в ней что-то кроме ума и красоты… Может быть, уверенность в себе и внутренняя сила? То, что даровано человеку, который часто видит смерть и не боится ее?
Взяв со стола гитару, он сказал:
— Правила этикета я знаю лучше мадам де Кюсси. Как-никак я почти маркиз.
Струны покорно зарокотали под его пальцами. Это оказался превосходный инструмент, только слегка непривычный — струн было не шесть, а пять [42].
— Ты играешь? — спросила Шейла, немного придвинувшись к нему.
Кивнув, Серов запел:
Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимала паруса.
Капитан, обветренный как скалы,
Поднял флаг, не дожидаясь дня.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина…
Он пел на русском и когда закончил, Шейла опять подвинулась ближе и спросила:
— Это ведь не французский, да? Французский я знаю, а это совсем другой язык…
— Конечно, — сказал Серов. — Это мой родной нормандский. Великий язык! Можно на нем и ребенка утешить, и врага охаять, и девушке песню спеть.
— Так спой еще, — сказала Шейла и улыбнулась ему.
* * *
Обратно Джулио Росано шел не торопясь, слегка покачиваясь и благоухая сладким винным запахом — вероятно, пока исцелял мадам Жаклин, подносили ему не раз и не два. На ногах, однако, держался твердо и без ошибки знал, куда идет — прямо в заведение синьора Пьетро и синьоры Бланки. Тут гостей усадили за стол позади легкой тростниковой занавески, поставили графинчик с хересом и два венецианских бокала, нашинковали какой-то плод, папайю или авокадо, и оставили одних.
Выпив первую и закусив фруктовой долькой, хирург погрозил Серову пальцем:
— Кружишь девушке голову, бамбино? Песни нежные поешь? Серенады, а?
— До серенад еще дело не дошло, — возразил Серов. — С ними, пожалуй, и пытаться не стоит — узнает капитан, зарежет.
— Это не исключается, — согласился лекарь. — Хотя на его месте я бы не спешил. Шейлу я знаю с детских лет, с тех пор, как ее из Порт-Ройяла привезли. Девочке скоро двадцать, а что она видела? И кого? Два десятка офицеров и плантаторов с Барбадоса, Ямайки и Тортуги? Злобные грубые люди, не лучше, чем brigante [43] с «Ворона»… Не всякий имя свое напишет, а что до знания наук, логики, риторики и философии, то даже слова такие им неведомы. Где же девице супруга сыскать? — Росано с грустным видом пригубил из чарки. — А ты юноша ученый и воспитанный, и собой хорош… Правда, бедный.
— Бедный, — подтвердил Серов. — Потому как незаконный сын. Лишен наследства подчистую. Ни замка, ни земель, ни других фамильных ценностей.
— Были бы голова и фортуна, а ценности найдутся, — заметил хирург и опрокинул в рот вино. — Джозеф Брукс не беден. Сейчас, конечно, не прежние времена и его промысел таких доходов не приносит, но все же…
— Почему, — перебил Серов, — почему не приносит?
Это было интересней, чем планы лекаря насчет него и Шейлы. Не любил Серов, когда ему в душу лезут, особенно под хмельком, а кроме того, по детективной своей привычке, предпочитал факты, а не пустые рассуждения.
— Высокие персоны от Берегового братства отступились, сиятельные короли. Отступились и между собой передрались, — пояснил Росано. — Лет двадцать — тридцать назад и еще раньше, когда Испания была сильна, любой ущерб, который ей причиняли в заморских землях, был выгоден всем и каждому, и французам, и британцам, и голландцам. Теперь другое дело. Одряхлел кастильский лев, выпали клыки, когти притупились — одряхлел и вовсе сдох!
Теперь его труп без нашего братства разделят, когда в Европе начнется новая война [44].
Довольный таким поворотом темы, Серов принялся расспрашивать хирурга, связывая его речи с теми обрывками сведений, что застряли в его голове из книг и исторических фильмов. Делал он это осторожно, стараясь не выдать своей неосведомленности, что было, кажется, лишним: лекарь уже ополовинил графинчик и на подобные мелочи внимания не обращал. Образ его мыслей был совершенно понятен, ибо такие люди уже встречались Серову: интеллигенты, которые знали единственный метод спасения от гнусностей жизни — крепко заложить за воротник. Росано, с поправкой на три столетия, был таким же «кухонным политиком», как те, что во времена Серова ругали власть и обсуждали за рюмкой планы спасения России.
За следущие два часа Серов обогатился массой полезной информации. Он узнал, что Францией правит великий, но уже престарелый король-солнце Людовик XIV, тот самый, отцу которого служил молодой д'Артаньян. Людовик сидел на престоле сорок лет, давил врагов железным кулаком и, как смутно помнилось Серову, будет сидеть и давить еще лет пятнадцать. Что до Англии, то там дела обстояли сложнее и запутаннее. В 1685 году британская корона досталась Якову II Стюарту, монарху весьма непопулярному; не прошло и трех лет, как его скинули, заменив правителем Голландии Вильгельмом Оранским. Этот вроде бы всех устраивал, и лондонское Сити, и народ, и парламент, однако был уже болен и стар, а наследовать ему должна была родная дочка Якова [45]. Как при ней повернутся дела в Вест-Индии, никто в подробностях не ведал, но можно было ставить дукат против фартинга, что все здесь заполыхает огнем, когда начнут делить испанское наследство. В этом и заключалась интрига момента: Карл, король Испании, умерший недавно, наследников не оставил, и на испанский пирог теперь претендовала Франция. Что, разумеется, у ее соперников, немцев, британцев и голландцев, восторга не вызывало.
«Вот так попался! Как кур в ощип! — думал Серов, слушая излияния лекаря, которые делались все неразборчивей и бессвязней. — Одна война, другая война, а здесь — сплошная уголовщина! Как же домой попасть? Через Китай, что ли? Так в этом Китае тоже, наверное, друг друга режут! Одна, выходит, дорога — через Северный полюс…»
