Не знаю, какое действие произвело это странное зрелище на моих товарищей, но у меня была какая-то лихорадка, когда я вернулся на корабль. Даже Байрон, несмотря на то, что он всегда старался казаться холодным, был, по-видимому, поражен, и я уверен, что если бы он уже и тогда не прикрывался маской великого человека, то так же, как и я, предался бы своим впечатлениям. Правда, что благородный лорд уже с год, как выехал из Англии, прожил с полгода в Греции и, следовательно, был более подготовлен к этому зрелищу. Со мной дело было совсем другое: я только два месяца назад выехал из Англии и, так сказать, прямо перескочил из обыкновенной жизни в этот странный мир, я так и ждал, что со мной случится какое-нибудь непредвиденное, необыкновенное приключение.
Впрочем, в этот день ничего особенного не случилось, кроме того, что к нам на корабль приехало несколько праздных турок, которые образуют в Константинополе почтенный класс общества, известный в Европе под общим названием зевак. Они таскали по палубе свои длинные трубки, между тем с нами было много пороху, потому что, отправляясь из Лондона, мы не знали, в каком расположении найдем Блистательную Порту. Большого труда стоило нам растолковать упрямым и заносчивым османам, что на корабле курить запрещено. Наконец они поняли, чего мы от них требуем, но, по-видимому, очень удивились, узнав, что мы принимаем предосторожности против несчастия. Они-то считают, что если Аллах решил быть несчастию, так уж тут никакие предосторожности не помогут. Требование наше показалось им очень неучтивым, и они с сердитым видом уселись на наши каронады, сложив под себя ноги. Это тоже было противно флотским правилам, и потому канонир сразу же согнал их. Такое нарушение гостеприимства до того их рассердило, что они не хотели больше оставаться на корабле и с надменными лицами спустились в лодку, в которой приехали. Турок, который сзади всех спускался по трапу, обернулся и с видом глубочайшего презрения плюнул на палубу. Но это неуважение к корабельному порядку чуть было не обошлось ему довольно дорого. Боб, который стоял подле этого наглеца, схватил было уже его за руку и хотел вытереть палубу его бородой, но, к счастью, я подоспел к нему на помощь. С трудом уговорил я Боба распустить тиски, в которых сжал он левую руку несчастного турка, правда, что в то же время я принужден был схватить мусульманина за правую руку, потому что он очень простодушно уже протянул ее к ханджару. Боб, заметив это движение, отыскал глазами ганшпуг и схватил его. Я воспользовался этой минутой и заставил турка спуститься по трапу; гребцы разом толкнули лодку вперед, и доблестные витязи были разлучены.
Из всех наших посетителей на корабле остался один только еврей Моисей, который приехал к нам по торговым делам. Этот иудей был настоящим торговцем, словно с картинки. Карманы его были набиты образцами. В ящике находились самые разные вещи. Этот человек торговал всем на свете, от шалей до трубок, а с первых слов его я догадался, что у него есть еще и другое ремесло. Он дал мне адрес своего магазина в Галате, уверяя, что я найду там лучший табак во всем Константинополе, не исключая даже и того, который привозится для Сераля прямо из Латакии и с Синайской горы. Я взял адрес на всякий случай и сказал Моисею, что скоро у него буду. Он говорил по-английски так, что его можно было кое-как понимать, а это настоящая находка для искателя приключений, каким был лорд Байрон, и для человека, который, подобно мне, грезит наяву. Мы спросили еврея, не сыщет ли он нам смышленого проводника, потому что лорд Байрон намеревался на следующий день объехать константинопольские стены и просил капитана отпустить меня с собой, на что тот охотно согласился. Еврей вызвался сам провожать нас: он уже лет двадцать жил в Константинополе и знал город лучше большей части турок, которые там родились. Притом у него не было никаких ни общественных, ни религиозных предрассудков, и он обещал рассказать нам все, что знает о людях, с которыми мы повстречаемся, и местах, по которым будем проезжать. Мы приняли предложение услужливого иудея, но решили после первой поездки взять другого чичероне, если будем недовольны этим.
Мы начали свое странствование на рассвете, и так как часть константинопольских стен поднимается прямо из воды, то мы взяли лодку, подъехали к Семибашенному замку и там вышли на берег. Еврей стоял уже с лошадьми, которых он нанял для прогулки, но мог и продать, если они нам понравятся. Порода их была прекрасна. Арабские лошади ходят не иначе как шагом или в галоп, рысь и иноходь. Мы поехали шагом, потому что хотели всё внимательно рассмотреть.
С сухопутной стороны Константинополь представляет зрелище, если это возможно, еще более восхитительное, чем фракийский Босфор или Золотой Рог. Представьте себе пространство в четыре мили, окруженное тройными огромными зубцами, которые поросли травой и над которыми возвышается двести восемнадцать башен, а по другой стороне дороги турецкие кладбища, затененные кипарисами, на которых тысячами сидят горлицы, соловьи и малиновки. Все это смотрится в синее море и тонет в небе, на котором разборчивые древние боги устроили свой Олимп.
У древнего Константиновского дворца – развалин, которые больше походят на казарму, чем на дворец, – мы пересекли Золотой Рог и снова очутились в Азии. Еврей повел нас к холму Бургулу, лежащему в миле от стены, откуда видны Мраморное море, гора Олимп, азиатские долины, Константинополь и Босфор, который извивается между садами, наполненными самой роскошной зеленью, между красивых киосков и дворцов, расписанных всеми возможными цветами. На этом самом месте Магомет II, восхищенный зрелищем, которое представилось его глазам, водрузил свое знамя и поклялся пророком, что возьмет Константинополь или умрет под его стенами.
Какой-то армянин воспользовался историческим преданием и построил кофейный дом на том самом месте, где последний Палеолог лишился и престола, и жизни. Истомленные усталостью и зноем, мы сошли с коней под чинаром, осеняющим дверь, и, войдя в кофейный дом, принуждены были сразу же отложить свое европейское самолюбие и признаться, что только турки умеют вполне наслаждаться жизнью. Вместо того чтобы толкаться в каком-нибудь зале, полном посетителей, или забиться в тесную и душную комнату, люди идут здесь через прекрасный сад на берег ручья. Мы c удовольствием разлеглись на зеленом ковре, который оставлял далеко за собой искусственные лужайки наших парков, хозяин принес нам трубки, шербет, кофе и ушел, чтобы мы могли свободно позавтракать по-восточному. Лорду Байрону все эти наслаждения надоели уже в Греции, но я испытывал их в первый раз и потому был в восхищении.
Выкурив по нескольку трубок самого лучшего табаку, какой только был у нашего проводника в кальянах с розовой водой, мы снова сели на коней, чтобы продолжать свое путешествие, и через четверть часа приехали к небольшой греческой церкви, весьма уважаемой в той стране. Как только мы вошли в ограду, монах, исполнявший должность чичероне, вместо того чтобы показать нам внутренность церкви, повел нас к пруду, окруженному вызолоченной загородкой. Там он начал кидать в воду хлебные катышки, и бесчисленное множество рыбок, которые показались мне линями, всплыли на поверхность пруда и стали ловить крошки, а монах между тем почтительно кланялся. Это меня удивило: я всегда полагал, что в подобном случае благодарить должны рыбы, а не тот, кто их кормит. Но на этот раз я ошибался: это были заповедные рыбы, и монахи очень бедно отплачивали им хлебными крошками за обильную милостыню, которую они доставляли монастырю. Случай, которому эти рыбки обязаны таким уважением, произошел во время взятия Константинополя, и я передам его читателям так, как узнал сам.
Взяв Константинополь и намереваясь сделать его своей резиденцией, Магомет II, чтобы согласовать признательность к своим воинам с уважением к будущей столице, разрешил грабеж, но запретил поджигать дома. На это отведено было только три дня, и потому солдаты усердно пользовались позволением и проникали в самые сокровенные убежища. Стена, ограждавшая греческий монастырь, считалась неприступной; полагаясь на это, настоятель ничего не боялся и спокойно жарил себе рыбу к обеду. Вдруг вбежал монах и закричал, что турки пробили в стене пролом и проникли в монастырь. Эта весть показалась настоятелю столь невероятной, что он пожал плечами и сказал: «Я скорей поверю, что эти рыбы соскочат со сковороды и начнут прыгать по полу». Только что он выговорил это, как рыбы – разом на пол, и ну скакать и прыгать. Испуганный этим зрелищем, настоятель выпустил их на волю, но, лишь только он вышел в сад, один турок, думая, что он хочет убежать и унести какие-нибудь сокровища, ударил его кинжалом в грудь. Несмотря на смертельную рану, настоятель продолжал бежать и упал уже на берегу пруда. Рыбы поскакали в воду и зажили по-прежнему.
