– Положите корабль в дрейф, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр и с напускным безразличием подошел к борту, чтобы ответить.
Кричали на каталанском: испанский Хорнблауэр выучил в плену, спасаясь от безделья, французский помнил хорошо, поэтому сейчас понимал, что ему говорят, но отвечать на том же языке не мог. Он крикнул по-испански:
– Да. Это британское судно.
На звук его голоса в лодке кто-то встал. Гребли каталонцы в оборванной гражданской одежде, этот же человек был в сверкающем желтом мундире и в высокой шапке с плюмажем.
– Вы позволите мне подняться на борт? – закричал он по-испански. – У меня хорошие новости.
– С превеликим удовольствием, – сказал Хорнблауэр, потом Бушу: – На борт поднимется испанский офицер. Проследите, чтоб его встретили соответственно.
В человеке, который поднялся на борт под свист дудок и с любопытством разглядывал почетный караул, легко угадывался гусар. На нем был желтый доломан с черной оторочкой, желтые же штаны, отделанные широким золотым шнуром, на ногах – высокие сапоги с золотыми кисточками спереди и звенящими шпорами сзади. Серебристо-серый ментик с черной каракулевой опушкой переброшен через плечо, рукава болтаются, на голове гусарский кивер из черного каракуля со страусовым пером и серебристо-черным этишкетом, золотой шнур пропущен под подбородком, широкая изогнутая сабля волочится по палубе. Испанец подошел к Хорнблауэру.
– Добрый день, сударь, – произнес он с улыбкой. – Я – Хосе Гонзалес де Вильена-и-Данвила, полковник гусарского Оливенского полка Его Католического Величества.
– Очень приятно, – сказал Хорнблауэр. – Я – Горацио Хорнблауэр, капитан Его Британского Величества корабля «Сатерленд».
– Ваше Превосходительство прекрасно говорит по-испански.
– Вы очень любезны, Ваше Превосходительство. Я счастлив, что знание испанского языка позволяет мне приветствовать вас на борту моего судна.
– Благодарю. Нелегко было до вас добраться. Пришлось употребить власть, а не то рыбаки отказывались меня везти. Они боятся, как бы до французов не дошло, что они вступали в сношения с английским судном. Поглядите! Как они улепетывают!
– Значит, сейчас в деревне нет французского гарнизона?
– Нет, сударь.
При этих словах на лице Вильены появилось странное выражение. Он был молод, с оттопыренной габсбургской губой (возможно, это значит, что высоким званием он обязан грешку матери или бабки), кожа светлая, хотя и загорелая. Карие с тяжелыми веками глаза неотрывно следили за Хорнблауэром и, казалось, молили не продолжать разговор, но Хорнблауэр оставил мольбу без внимания – ему нужна была информация.
– А испанские войска здесь? – спросил он.
– Нет, сударь.
– А ваше подразделение, полковник?
– Его здесь нет, капитан, – отвечал Вильена и торопливо продолжил: – Новость, которую я должен вам сообщить, такая. Французская армия – следовало бы сказать, итальянская армия – идем маршем по побережью в лиге к северу от нас.
– Ба! – сказал Хорнблауэр. Новость действительно хорошая.
– Вчера вечером они были в Мальграте и двигались к Барселоне. Десять тысяч человек – итальянская армия под командованием Пино и Леччи.
– Откуда вы знаете?
– Знать это – мой долг как офицера легкой кавалерии – с достоинством отвечал Вильена.
Хорнблауэр глядел на него и размышлял. Уже три года как бонапартистские войска заняли Каталонию. Они побеждали испанцев на поле боя, брали их крепости после упорной осады, но не покорили страну и были сейчас не ближе к этой цели, чем в день, когда предательски вторглись в ее пределы. Каталонцы не могли разбить в сражении даже тот разношерстный сброд, который направлял против них Бонапарт – итальянцев, немцев, швейцарцев, поляков, отбросы французской армии – и все же дрались отчаянно, черпая новые силы с каждого незавоеванного клочка своей земли, выматывали противника беспрестанными передислокациями. Однако это не объясняет, каким образом гусарский полковник оказался один-одинешенек на территории, которую вроде бы контролируют французы.
– Как вы тут очутились? – резко осведомился Хорнблауэр.
– Во исполнение воинского долга, сударь, – важно ответил Вильена.
– Очень сожалею, но я так и не понял, дон Хосе. Где ваш полк?
– Капитан…
– Где ваш полк?
– Не знаю, сударь.
Вся спесь слетела с молодого гусара. Он смотрел на Хорнблауэра большими молящими глазами, не в силах сразу сознаться в своем позоре.
– Когда вы видели его в последний раз?
– В Тордере. Мы… мы сражались с Пино.
– И были разбиты?
– Да. Вчера. Они шли маршем из Жероны, и мы спустились с гор, чтобы отрезать им путь. Их кирасиры разметали нас. Моя… моя лошадь пала здесь, в Аренс-де-Мар.
Слушая эти жалкие слова, Хорнблауэр в интуитивном озарении представил все: нерегулярные части бегут по торному склону, яростная контратака, беспорядочное отступление. Сейчас в каждой деревушке на мили вокруг полным-полно беглецов. У Вильены лошадь была получше, он ускакал дальше всех, и если бы не загнал ее до смерти, мчался бы, наверно, и сейчас. Чтобы собрать на побережье десять тысяч человек, французам пришлось оставить деревушки, вот почему Вильена не попал в плен, хотя и был между французской армией и Барселоной, местом ее основной дислокации.
Теперь, когда Хорнблауэр все понял, не стоило заострять внимание на злоключениях Вильены, напротив, для пользы дела стоило его ободрить.
– Поражение, – сказал Хорнблауэр, – рано или поздно выпадает на долю каждого воина. Будем надеяться, сегодня мы с вами отомстим за вчерашнее.
– К отмщению взывает не только вчерашнее, – сказал Вильена.
Он сунул руку во внутренний карман и вытащил сложенный лист бумаги, развернул – это оказалась отпечатанная прокламация – и протянул Хорнблауэру. Тот проглядел текст, и, насколько позволяло знание каталанского, прочел. Начиналась она так: «Мы, Лучиано Гаэтано Пино, кавалер Ордена Почетного Легиона, кавалер Ордена Железной Короны Ломбардии, дивизионный генерал, командующий силами Его Императорского и Королевского Величества Наполеона, императора Французского и короля Итальянского, в провинции Жерона, постановляем…» Дальше шли пронумерованные параграфы, в которых перечислялись все мыслимые преступления против Его Императорского и Королевского Величества. Хорнблауэр быстро пробежал глазами. Каждый параграф кончался словами: «будет расстрелян», «смертной казни», «будет повешен», «будет сожжена» – с некоторым облегчением Хорнблауэр обнаружил, что последнее относится к деревням, где дают пристанище мятежникам.
– Они сожгли все деревни в горах, – говорил Вильена. – Вдоль дороги от Жероны до Муги – десять лиг, сударь – стоят виселицы, и на каждой качается труп.
