Мы колебались достаточно долго и много времени мотались возле Рио-де-Ла-Плата зря. Наконец, с наветренной стороны завидели мы парус и корабль. Это был такой, подобного которому — я уверен — давно в этой части света не видывали. Отнюдь не требовалось, чтобы мы за ним гнались; он шел прямо на нас, точно рулевые об этом заботились. Это было, скорее, делом ветра, нежели чего-нибудь другого; переменись как-нибудь ветер, корабль пошел бы в другом направлении. Предоставляю каждому моряку или человеку, смыслящему что-нибудь в кораблях, решить, какой вид был у этого судна, когда мы впервые увидали его, и что вообразили мы о его состоянии. Грот-мачта вышла на борт на добрых шесть футов над эзельгофтом и упала вперед, а верхушки брам-стеньги свисали в передних вантах у штага 215. В то же время ракса 216 марселевой реи на бизане по какой-то причине сдала, и брасы бизаневых марселей (стоячая часть брасов крепко держалась на вантах грот-марселя) сорвали бизаневый марсель вместе с реей к черту; они нависали над частью шканцев подобно тенту. Марсель на фоке был поднят до трех четвертей мачты, но паруса были распущены. Передняя рея была спущена до самого бока, паруса не закреплены, и часть их свешивалась за борт. В таком состоянии шел на нас корабль под ветром. Словом, облик корабля являл собою для привычных к морю людей самое ошарашивающее зрелище. На корабле лодок не было, и флаг не развевался.
Когда мы сблизились, мы дали выстрел, чтобы судно изменило курс. Но оно не обратило внимания ни на выстрел, ни на нас, а продолжало идти по-прежнему. Мы дали второй выстрел, но ничего не изменилось. Наконец, наши суда оказались на расстоянии пистолетного выстрела 217 друг от друга, но никто не отвечал и не появлялся на том корабле. Тут мы уже решили, что судно где-нибудь потерпело крушение и что после того, как экипаж покинул его, прилив снова погнал его по морю. Приблизившись к кораблю, мы пошли вдоль его борта так близко, что услышали какой-то шум внутри корабля, а через порты увидели, что в нем движется много народу.
Тогда мы насажали в две лодки вооруженных до зубов людей и послали их тотчас же подойти, возможно ближе к кораблю и взобраться на него, при чем одна часть должна была взойти между якорных цепей по одну сторону, а другая с борта — по другую. Как только лодки подошли к борту корабля, на палубе появилось большое количество черных, как нам показалось, моряков. Коротко говоря, они так напугали наших, что лодка, которая должна была пристать к шкафуту 218, отступила и не посмела приблизиться. Те же, которые вступили на палубу с другой лодки, видя, что первая — как они решили — отбита, и что палуба полна людей, поскакали обратно в лодку и отчалили. Тогда мы решили дать бортовой залп по кораблю, но наш друг Виллиам и здесь подал правильный совет. Видно, он раньше нашего понял, в чем дело, и подошел ко мне, ибо к тому судну пристал мой корабль:
— Друг, — говорит он, — мне кажется, что ты в этом деле заблуждаешься, и что твои люди также поступили неправильно. Я скажу тебе, как можно взять этот корабль, не прибегая к тем штукам, которые называются пушками.
— Как возможно это, Виллиам? — спросил я.
— А вот как, — сказал он, — ты можешь, захватить его одним управлением. Ты видишь, что у них никто не стоит на руле, и ты видишь, в каком они состоянии. Подойди к ним с подветренной стороны и перейди к ним на палубу прямо с корабля. Я убежден, что ты без боя захватишь корабль, так как с ним приключилась какая-нибудь беда. Только мы не знаем — какая.
Словом, так как море было гладкое и ветер слабый, я последовал совету Виллиама и встал под ветром у корабля. Немедленно наши вступили на него. Это был большой корабль, на котором находилось свыше шестисот негров, — мужчин и женщин, мальчиков и девочек, я ни одного христианина и белого человека.
Вид этого поразил меня ужасом; я немедленно заключил, — и это отчасти оказалось верным, — что эти черные черти освободились, перебили всех белых людей и побросали их в море.
Не успел я поделиться своей мыслью с нашими, как они пришли в такую ярость, что мне с большим трудом удалось удержать их: они готовы были изрубить всех негров. Но Виллиаму, после многих уговоров, удалось убедить их тем, что, находись они в положении этих негров, они сами попытались бы сделать то же; он доказывал, что по отношению к неграм совершили несправедливость, продавши их в рабство, что поступок негров подсказан им законами природы; что нельзя убивать их, так как это будет преднамеренным убийством.
Это убедило наших и охладило их первый порыв, так что они прикончили только двадцать или тридцать негров, а остальные все укрылись между палубами, на своих местах, думая, как нам казалось, что мы прежние хозяева, вернувшиеся на корабль.
Тут оказались мы перед непреодолимой трудностью, так как негры не понимали ни единого слова из того, что мы говорили, а мы сами не могли понять ни единого слова из того, что они говорили. Знаками пытались мы спросить у них, откуда они; но и этого они понять не могли. Мы указывали на кают-компанию 219, на отхожее место, на кухню, затем на наши лица, спрашивая, нет ли на корабле белых и куда они подевались, но негры не понимали, чего мы от них хотим. С другой стороны, они также указывали на наш корабль и на свое судно, задавали какие-то вопросы и много говорили и выражались очень серьезно, но мы ни слова не могли понять из всего сказанного ими и не знали, что обозначают их знаки.
Мы прекрасно только знали, что на судно они были посажены в качестве рабов, и, несомненно, какими-нибудь европейцами. Сразу убедились мы в том, что судно голландской стройки, но сильно переделанное; оно перестраивалось, должно быть, во Франции, ибо мы нашли на борту две или три французских книги. Впоследствии мы нашли также одежду, белье, кружева, старую обувь и много других вещей. Среди съестных припасов нашли мы несколько баррелей ирландской говядины и ньюфаундлендскую рыбу; и оказалось еще много доказательств тому, что на корабле были христиане, но никаких других следов их мы не видали. Мы не нашли ни единой сабли, ни единого мушкета, пистолета и вообще какого-нибудь оружия, кроме нескольких тесаков 220, которые негры спрятали внизу, где помещались. Мы спросили их, что приключилось со всем ручным оружием, при этом мы показывали сперва на свое оружие, а затем на те места, где висит обычно корабельное оружие. Один из негров сразу понял меня и знаками поманил на палубу. Там, взявши мою фузею, которую я еще некоторое время после взятия корабля не выпускал из рук, — я хочу сказать, попытавшись взять ее, — он сделал такое движение, точно швыряет ее в море. Из этого я понял, — как и подтвердилось впоследствии, — что они побросали в море все ручное оружие — порох, пули, сабли и так далее, считая, очевидно, что эти вещи, даже без людей, перебьют их.
Когда мы поняли это, нам стало ясно, что экипаж корабля, застигнутый врасплох этими отчаявшимися негодяями, отправился туда же, то есть, был выброшен за борт. Мы обыскали весь корабль, ища следов крови, и, как казалось нам, мы заметили их во многих местах; но солнечный жар растопил на палубе деготь и вар, так что с достоверностью различить эти следы невозможно было, за исключением только отхожего места, где, мы ясно видели, было пролито много крови. Люк 221 был открыт; из этого мы заключили, что капитан и бывшие с ним люди отступили в кают-компанию, либо же, что находившиеся в кают-компании отступили в уборную.
Но больше всего подтвердило нам все случившееся то обстоятельство, что при дальнейшем расследовании мы обнаружили семь или восемь тяжело раненых негров, двое или трое из которых были ранены пулями, у одного же из них была сломана нога, и лежал он в плачевном состоянии, так как мясо было поражено гангреной 222. Наш друг Виллиам заявил, что через два дня этот негр умер бы. Виллиам был чрезвычайно искусным лекарем, как он доказал это своим лечением. Все лекари на обоих наших судах (а было у нас их не меньше пяти, называвших себя дипломированными лекарями, не считая еще двух кандидатов или помощников) — все они утверждали, что негру нужно отрезать ногу, что без этого нельзя будет спасти ему жизнь; что гангрена захватила уже костный мозг, что сухожилия загнили, и, если даже вылечить ногу, негр не сможет пользоваться ею; Виллиам вообще ничего не сказал, кроме того, что он другого мнения, и что он считает, прежде всего необходимым исследовать рану, а тогда уже выяснится дальнейшее сообразно с этим. Он принялся возиться с ногою, и, так как он просил дать ему в помощь кого-нибудь из лекарей, мы приставили к нему в подмогу двух самых толковых из них с тем, чтобы остальные смотрели, если только считают это пристойным для себя.
