Закончив чтение, Серов хмыкнул и почесал в затылке. Что общего у программиста, врача, библиотекаря и издателя? В общем-то ничего, и ситуация не проясняется, если добавить к ним еще одного врача, журналиста, экономиста, немца-литератора и экстрасенса. Можно, разумеется, отметить, что все они люди интеллигентных профессий и находятся в поре расцвета, в возрасте от двадцати четырех до сорока пяти. Но, с другой стороны, разница в поколение и разные семейные обстоятельства, кто холост, кто женат, с детьми или без оных… В профессиональном плане издатель, писатель, журналист и, быть может, экстрасенс Таншара как-то связаны, но у врачей, программиста и двух остальных литературных потуг не замечалось. Если взять, к примеру, медиков, то и тут контакты маловероятны: Ртищевой сорок пять, опытный терапевт из Подмосковья, а Штильмарк недавний студент Тверского медицинского, ординатор и дерматолог по специальности. Общего столько же, сколько между курицей и куликом, хотя обе — птицы, и обе на «ку»… Издатель — бывший математик и мог быть знаком с программистом, однако ВУЗы кончали разные и по работе вроде бы не пересекались… У программиста фамилия редкая, Понедельник, но супруге Добужинского она ничего не говорит…
Не там ищу, не в той земле копаю, мелькнуло у Серова в голове. Профессии их, видно, ни при чем, как и семейное положение, возраст и место жительства. Другая между ними связь. Что-то они сотворили такое… такое особенное, странное… Может, обидели кого? Организацию «Спектр» из фильмов про Джеймса Бонда? У «Спектра» всякие штучки, конечно, есть… Им распылить на атомы — что плюнуть! Хоть в ванной, хоть в шашлычной, хоть на Франкфуртской ярмарке…
Он усмехнулся, встал и начал кружить по комнате, посматривая на разложенные папки. Четыре с красной надписью, пять — с синей… Вызов его сообразительности… Его хитроумию, самоуважению, искусству, наконец! Он чувствовал, что должен — просто обязан! — преодолеть некий рубеж, пробить стену, мешавшую ему сделаться настоящим мастером. То, что не получилось в цирке, не вышло в торговом бизнесе, накрылось и вытекло кровью в Чечне… Многое было начато и кончилось ничем, скитаниями на чужбине, сгоревшими палатками, нелепой войной, пулей и раной…
«Может, я неудачник? — подумал Серов и стиснул челюсти. — Дитя украденное найти или там парня из секты выручить — это пожалуйста! Тут Фортуна ни к чему, тут бегать надо, трудиться, расспрашивать да разнюхивать, а в нужный миг — в челюсть кулаком и ствол под ребра! Ну, а после хватать и тащить… Понятное дело, простое! А для того, что посложнее, удача нужна. Либо фарт, либо разум, какого Бог не дал…»
Не переставая кружить, он сбросил рубаху и, коснувшись спинки стула, сделал кувырок в воздухе. Приземлился на кисти и трижды обошел на руках вокруг стола, приговаривая сквозь сжатые зубы: «Вот это мы умеем… это можем… еще вот ножики метать… и по канату… Запросто!»
Прогнулся, встал на ноги, помассировал шрам на правом боку, подошел к окошку, всмотрелся в синие московские сумерки. Настроение повысилось, как бывало всегда после привычных физических усилий. Почти бессознательно он замурлыкал песенку, одну из тех, что пели в цирковом училище и на срочной службе. Голос у Серова был приятный, и песен этих он знал, наверное, сотни три или четыре.
Мокрый клен за окном,
Дробь дождя на стекле,
Вы зачем о былом
Песню дарите мне?
Кто сказал, что я сдал,
Что мне рук не поднять,
Что я с песней порвал,
Что рюкзак не собрать? [1]
Допел до конца, сложил папки, сунул их в сейф в гостиной и решил, что завтра снова наведается в квартиру Добужинских. Что-то было пропущено, не замечено, оставлено без внимания… Бритва, лежавшая на полочке в ванной? Костюм, который Добужинский собирался надеть в то роковое утро? Портфель с его бумагами? Чашка тонкого китайского фарфора, из которой он пил кофе? Нет, пожалуй, нет… Что-то другое, более важное и значительное…
Может быть, книги в его кабинете?
Словно избавляясь от наваждения, Серов помотал головой и отправился на кухню, ужинать.
Глава 2
РУКОПИСЬ
Кабинет у Добужинского был просторный, раза в три побольше, чем у Серова. Собственно, не кабинет, а библиотека: вдоль трех стен тянулись застекленные полки с книгами, а у четвертой, в простенке меж двух окон, находился письменный стол из палисандра, с резными ножками и бронзовыми украшениями по углам. На столе рукописи, бумаги, пепельница, компьютер, коробки с дискетами — в общем, тот рабочий беспорядок, в котором только хозяину разобраться. Повыше компьютера висит большая фотография в рамке: гора, похожая на конус, голубое небо, белые облака.
— Он часто работал дома? — спросил, озираясь, Серов.
— Работал… — протянула Татьяна Олеговна. Она застыла у дверей, сложив на груди руки и тоскливо глядя на стол, кресло перед ним и полки, забитые книгами. — Уезжал в девять, приезжал в четыре, если не было чего-то срочного, обедал и сидел тут до вечера. Рукописи читал. Все, что выпускалось издательством, читал сам. Иногда, — она поднесла ладошку к глазам, — просил меня прочитать, интересовался, понятно ли написано. Говорил, что главные у нас читатели — женщины и студенты. Смеялся… Говорил, взрослым, мол, мужикам, пива и водки хватает.
— Это он зря, — произнес Серов. — Я вот ни пива, ни водки не пью, а книги иногда читаю. Хотя давно уж не студент.
Он вздохнул, то ли сожалея о прошедшей юности, то ли поражаясь собранным тут книжным богатствам. Полки — сто девяносто погонных метров, библиотека в шесть или семь тысяч томов… Любую школу можно осчастливить.
Не в книгах ли разгадка? В них самих или в любви к ним?
Серов медленно двинулся вдоль стен, разглядывая цветные корешки. Книги стояли в определенном порядке: крайняя секция — труды и учебники по математике, научные журналы и сборники конференций, судя по годам — незабвенных советских времен. Рядом — русская классика, Пушкин, Тургенев, Гоголь, оба Толстых, потом — зарубежная: Диккенс, Мопассан, Гюго, Марк Твен, Шекспир, Фейхтвангер, Сервантес; добротные книги, тоже советского времени, занимавшие всю стену слева от стола. Напротив окон, у той стены, где дверь, располагалась историческая и приключенческая литература, и тут было на что посмотреть: Вальтер Скотт, Джек Лондон, Купер, Майн Рид, Хаггард, Эберс, Сабатини, Конан Дойл и добрая сотня других авторов. Эта часть библиотеки плавно переползала на правую стену, примыкая к секциям с фантастикой. Этим жанром Серов отнюдь не брезговал, однако представить не мог подобного богатства: тут было все, от Ефремова и Стругацких до Хайнлай-на, Саймака и Ле Гуин. Дальше — научно-популярные книги по медицине, биологии, астрономии, психологии, менеджменту; в основном, переводы, но есть и отечественные. Кажется, все жанры здесь, никто и ничто не забыто, в растерянности думал Серов. Все, кроме дамских романов! Но и они имеются, стоят на полках в коридоре… Поди угадай, что же более всего любил Константин Добужинский! И связано ли это с его исчезновением?
Он оглянулся на Добужинскую, ощущая ее как помеху. Стоит, смотрит, трет глаза, смущает скорбным своим видом… Клиент в процессе расследования лишняя фигура — особенно такой клиент, который уже дал показания и задаток. Тем самым функции его исчерпаны, решил Серов и многозначительно кашлянул.
— Вы, Татьяна Олеговна, идите отдохните. Отвлекитесь чем-нибудь. Телевизор там, книжка…
Руки женщины опустились.
— Я не устала, Андрей. Мне ведь больше не за кем ухаживать.
Тоска в ее голосе кольнула Серова.
— Не отчаивайтесь раньше времени, — сказал он. — И простите меня. Мне нужно остаться одному, посмотреть, подумать. Что-то вертится такое… будто подсказка здесь есть, которую я обязан найти.
