– Велите плотнику или главному конопатчику, если он у вас есть, обвязать весь корабль веревками с петлями, чтобы было за что зацепиться, приготовить деревянных затычек, пучков пакли и свинцовых дощечек, чтобы заделывать проломы корзин и мешков, чтобы было чем вытащить, если кто упадет в море.
Тут снова воцарилось молчание, пока исполняли это приказание. Между тем фелука росла с минуты на минуту, а мы все лежали в дрейфе. Видя, что все готово, я закричал:
– Эй, вахтенный! Есть ли ветер?
– Ни крошки! – отвечал он. – Если облачко, которое выходит из-за Скироса, не принесет нам ветра, так, видно, придется прогулять без него целый день.
Я оглянулся в ту сторону, куда указывал вахтенный, и, точно, увидел на горизонте облачко. С того места, где я стоял, оно казалось подводным камнем на втором море, которое называется небом. Это возбуждало надежду. В нашем положении буря была для нас гораздо выгоднее, и я бы рад был купить ветер за какую угодно цену.
Между тем все было еще тихо, море выровнялось, как скатерть, и на небе не мелькало ни пятнышка, кроме этой черной точки, которую только глаз моряка мог различить.
– Как вы думаете, – спросил я штурмана, – скоро ли они могут прийти в наши воды?
– Часа через три.
– Я так и думал. Приготовьте на палубе бочки с водой, чтобы освежать экипаж во время битвы, а чтобы никто не трогался с места (потому что у нас народу не много), велите двоим разносить воду чарками.
– Слушаю.
– Мне что-то кажется, брат, – сказал Апостоли, – что фелука меняет свои намерения. Может быть, она и не думает о нас.
Я схватил зрительную трубу и навел на фелуку. Действительно, по новому направлению, которое она приняла, надо было полагать, что она пройдет позади нас в миле или в двух.
– Ведь и точно! – вскричал я. – Ну, брат Апостоли, я бы очень рад был повиниться перед твоими соотечественниками.
Увидев, что штурман, слыша это, покачивает головой, я сказал ему:
– А вы что думаете?
– Я думаю, капитан, что они, так же как и мы, видят это черное облачко, чуют ветер, как морские свинки, и хотят отрезать нас от Митилена.
– Ваша правда!.. Я не понимаю, как это сейчас не пришло мне в голову: да, да, намерение их очевидно. И ветерка все нет?
– Ни малейшего! – сказал штурман.
Мы ждали таким образом четыре часа, потому что круг, который пираты сделали, отнял у них много времени. Они прошли почти в миле за нашей кормой, и, описав полукружье с правого борта, где мы их сначала видели, шли на нас с бакборта, но они еще были милях в трех, как вдруг вахтенный матрос закричал:
– Эй! Порыв ветра!
Я вскочил со своего места.
– С какой стороны?
Он подождал немножко, чтобы отвечать вернее, и после второго порыва сказал:
– С юго-запада.
– Ну что? – спросил Апостоли.
– Хуже быть не может, любезный друг, видно, сам черт за них.
– Не говорите таких вещей в опасные минуты, любезный друг.
– Вы слышали? – спросил я штурмана.
– Слышал, капитан.
– Я думаю, нам останется только одно: при первом дуновении повернуть овер-штаг и бежать по ветру, хоть бы даже туда, откуда пришли.
– Этого маневра нам не сделать так скоро, капитан, чтобы они не попотчевали нас двумя или тремя ядрами, а ведь при малейшем повреждении в снастях они со своими проклятыми веслами сразу же нас настигнут.
– А вы знаете какое-нибудь другое средство?
– Никакого, – отвечал штурман.
– Так нечего делать, надо держаться этого. Эй, на брам-стеньге! – закричал я вахтенному. – Верно ли ты знаешь, что ветер начинается?
– Да, да, вот он несется.
– Джон, – закричал Апостоли, – посмотри-ка, фелука опять переменила свое направление!
Действительно, она с помощью весел и руля повернула оверштаг с легкостью шлюпки и, как будто угадывая наше намерение, готовилась обгонять нас.
– Вы мастер своего дела, – сказал мне штурман, – да и капитан этой фелуки, видно, тоже не промах.
– Нужды нет: мы, я надеюсь, обгоним его. Слушай!.. Готовы?
– Есть! – закричал весь экипаж в один голос.
– Бизань и грот-парус на гитовы! Крюйсель и грот-марс держи круто! Вот «Прекрасная Левантийка» повертывается и сейчас пойдет чинно и плавно, как хорошенькая девушка перед маменькой. Идем ли?
– Идем! Идем! – закричали матросы в один голос.
И точно, корабль сначала катился, но теперь пошел вперед носом на Абидос, назад, по тому же пути, по которому мы шли. Я поглядел на фелуку: во время нашей эволюции она тоже сделала свой маневр и покрылась парусами. Оба судна шли к одной и той же точке, следовательно, вопрос был только в том, кто обгонит, но, во всяком случае, избежав абордажа, мы должны были пройти под огнем фелуки.
Мы были тогда так близко к ней, что могли рассмотреть простыми глазами, что делается на неприятельском корабле. Это было настоящее хищное судно, длинное, как байдара, с двумя мачтами, нагнутыми градуса на три вперед, треугольные паруса его были привязаны широким краем к реям, длиннее мачт. На носу было два орудия и двадцать четыре камнемета в бортах. Гребцы, красные шапочки которых явственно виднелись, сидели не на лавках, а на поперечных перекладинах, упираясь ногами в другие перекладины. Ветер был еще очень слаб, и потому весла давали им большое преимущество перед нами. Ясно было видно, что нам придется пройти на пистолетный выстрел под их пушками. Я отдал последние приказания: велел перетащить на правый борт все наши орудия, раздать экипажу и пассажирам ружья, мушкеты, топоры и сабли, принести на палубу несколько зарядных ящиков и перевернуть песочные часы на три или четыре часа. Сверх того, я велел двенадцати человекам взлезть на марсы, чтобы стрелять сверху вниз.
Во время этих приготовлений царствовало страшное и торжественное молчание, между тем тучка, вышедшая из-за Скироса, растянулась по всему горизонту и грозила нам бурей. Тяжелый, удушливый ветер дул прихотливыми порывами и время от времени совершенно утихал так, что паруса наши висели вдоль мачты, огромные валы, как будто образуясь на дне моря, поднимались на поверхность и покрывались пеной, в другое время мы бы тщательно наблюдали эти признаки, но теперь не обращали на них ни малейшего внимания, потому что готовились к опасности страшнее этой. Оба корабля постепенно сближались, не опережая заметно друг друга, между нами было около мили. Мы очень ясно видели, что экипаж фелуки – по-видимому, вдвое многочисленнее нашего – тоже готовится к битве. Теперь ясно было, что это пираты и что они намереваются напасть именно на нас, впрочем, если бы и оставалось какое-нибудь сомнение, то оно уничтожилось бы, потому что борт фелуки покрылся дымом, и, когда звук, относимый ветром, еще не долетел до нас, град картечи посыпался в нескольких шагах от корабля: пиратам так хотелось поскорее добраться до нас, что они не разочли расстояния и начали стрелять слишком далеко.
– Так как эти господа первые нас приветствовали, капитан, то не худо бы, я думаю, отвечать им учтивостью на учтивость, – сказал штурман. – Вот, – продолжал он, указывая на восьмифунтовую пушку, – благовоспитанная девица, которая только изредка вымолвит словечко, да поважнее всей этой болтовни.
– Ну так позвольте же ей поговорить, мне тоже хотелось бы ее послушать. Я думаю, она ваша воспитанница, и уверен, что в теперешних обстоятельствах не пристыдит своего наставника.
– Только позвольте, капитан, она ждет приказаний.
– Цельтесь в борт, это всего лучше.
Штурман прицелился, огонь вылетел из бока «Прекрасной Левантийки», вестник смерти понесся прямо на гребцов, и по беспорядку, который произошел между ними, ясно было видно, что удар не пропал.
– Браво! – закричал я. – Ваша воспитанница толкует славно, но она, надеюсь, на этом не остановится.
– О нет, капитан! – отвечал штурман, развеселившись. – Розалия… Я назвал ее Розалией в честь покровительницы Мессины… Розалия, как покойница-жена моя, уж как разговорится, так не уймешь. Эй вы, что вы глазеете? Какая вам надобность знать, что там делается? Пороху в затравку!
