Из-за Карантинного острова уже открывался нижний рейд. И плыли по течению белые хлопья. Какой-то турок-тысячник грузился в порту удобрениями.
Херсон надвигался на нас неотвратимо, как расплата за грехи.
***
— Так я не понял, — сказал Скользкий.
— Не мог же он сбежать без диплома. И шмотки все на месте. Магнитофона только нет.
— Витька, по-моему я догадываюсь, куда ушли четыреста из девятисот долларов, — сказал я.
— По-моему, грузинам фиолетово, что номер там был механический.
Капитан Палыч сошел на берег, едва мы подали на причал концы.
Капитан дальнего плавания Жаров отсутствовал на судне уже третьи сутки.
Теперь я всегда узнаю фамилию капитана, прежде чем наниматься на судно. Впрочем, суда одесской, мариупольской и батумской приписки в этом отношении безопасны.
Все не так плохо: за время моей борьбы со скудоумием и косноязычием, стали палычебезопасными еще, как минимум, три порта.
Не то, чтобы мне было тесно на одном море с капитаном Олегом, но я вздохну поспокойнее, когда он переберется на Балтику.
Октябрь 93 — Июнь 96
(Правдивый рассказ, записанный со слов участника одной африканской экспедиции. Стиль и орфография автора сохранены. Названия пароходов, портов, стран и континентов изменены. Совпадения случайны.)
Управа получила свои смешные деньги. Инфляция только усилила комический эффект.
Начальник получил свои карманные деньги. Пришлось даже менять фасон пиджака: в карманах жал.
Московский фирмач из нерасставшихся с комсомолом получил свои дурные деньги. На счёт в зарубежном банке.
И пароход загнали к чёрту на кулички. В Африку. В бербоут чартер. Официальная версия — рыбу ловить.
Была тогда такая тема — загнать пароход, а там — хоть трава в саванне не расти. Это потом поумнели, когда пароходы на Чёрном море кончаться стали.
Единственными, не получившими своих денег от сей сделки века, оказались мы.
Но мы-то на пароходе оставались. Собирались всё-таки основательно: кондиционер, гирокомпас, спутник, эхолот-цветник установили, холодилку в трюм тиснули. Ни на одном малыше черноморском сроду такой аппаратуры не видывали. На местном лову как привыкли: пять суток на промысле — и додому. Для них и магнитный компас — излишество. Выпей весь спирт из него, не заметит никто, пока сам похмеляться не полезет. Но океан — не Белгород-Днестровская банка. И даже не остров Змеиный. Да и народ весь подобрался — из бывших.
Кэп наш доплавался до старпома на "атлантике." Вы не смотрите, что из старпомов — в капитаны. Если, скажем, второго пилота "боинга" посадить командиром корабля системы "кукурузник", вряд ли он это повышением назовёт. Но что делать, если "боинги" на якорях ржавеют, а "кукурузники", хоть и как фанера над Парижем, но летают ещё? Руки-то по штурвалу — ой как тоскуют. Особенно, если денег уже нет, чтоб на берегу сидеть.
Со старпомом, Никитичем, — та же самая история. Но в точности наоборот. Жизнь повыситься до старпома заставила.
Он у нас из пожизненных вторых помощников. На рыбаках вторые харчами заведуют. И, случается, так приживаются на заведовании, что никакие посулы высоких старпомских зарплат, новых карьерных горизонтов, никакие истерики кадровиков, уже не могут продвинуть их вверх по служебной лестнице. За перила этой самой лестницы цепляются, ногами в ступеньки упираются, хоть в колючие кусты, только не в старпомы.
Никитич был из убеждённых Вторых. Из рейсов, правда, не вылазил, спарку за спаркой молотил то в Индийском, то в Атлантике, то в Тихом. А "спарка" — это минимум восемь месяцев без подмены, и берег за всё время дважды видишь: когда на судно в порту садишься, и когда с него слазишь.
Тут соврал. При спарке — четыре раза. Не все ж такие проверенные моряки, как Никитич. У верботы какой-нибудь из промтолпы и крыша от таких больших доз Океана ехать начинает. Но суть верна: если уж пароход до района промысла дочапал, ни к чему его посреди рейса срывать и через весь океан гнать в Буэнос-Айрес или Лас-Пальмас, чтобы тралмастер Петров устроил пьяный дебош в ресторане с побиванием подвернувшихся под тралмастерскую длань тщедушных филиппинцев с либерийского танкера.
Вода в танках вышла — бункеруйся с плавбазы. А то и дистиллатом запей — не до зубов, в фиксах походишь.
Топливо на исходе — уже танкер батумский на горизонте коптит.
Без ананасов и куриных окорочков ноги протягиваешь — организовывай связь с выходящим из ремонта судном, они и на твою долю, так уж и быть, прикупят в Пальмасе.
Тропическое вино в двухсотлитровых бочках возили и брали с запасом. Кончалось, конечно, ещё до Гибралтара (если шли на промысел своим ходом с Чёрного моря, а не меняли экипаж самолётами в инпорту). Но тут уж — терпи верблюд, готовь горб к приходу в порт. Никто ещё от трезвости не умер.
Рыбу девать некуда — на муку её пускай. До подхода транспорта…
Короче, система работала, как Аденская копия Биг Бена до ухода англичан из Йемена. Всё для тебя, рыбак. Даже в небе — и то "горит, горит, гори-и-ит звезда рыбака."
Только рыбу стране давай взамен.
Песцы на зверофермах чахнут. Куры без рыбной муки нестись отказываются. Торгсины план без твоих бонов бумажных не вытягивают, не знают, куда мохеровые кофты и люрексовые косынки складировать. Лови рыбу-фиш, рви пай под жвак, до установленного министром рыбного хозяйства потолка. Это сейчас — черта бедности, а тогда о черте богатства больше беспокоились. Нехорошо, если матрос-уборщик на пай получит больше, чем министр. С секретаршей и замами впридачу.
Привыкаешь к такой жизни, втягиваешься. Да и скучно не было. Промысел — это ж не один среди волн, как Чичестер. Ночью выйдешь на палубу — сплошные огни кругом. Ялта так по ночам не светилась, даже когда ещё перебоев с электричеством не знали. На прямой видимости, на пятаке двадцать на двадцать миль, до ста двадцати пароходов вертится, рыбу ловит.
Не только наши. И мурманчане, и западники, и дальневосточник, глядишь, забредёт с другой стороны шарика. Поляки, кубинцы, испанцы с марокканцами тут же тралят поперёк курса, на свал так и норовят тебя спихнуть. Япошки — эти с тралом не утюжили. Всё прибамбасы какие-то. Не джигер, так ярус. Кошелёк на худой конец. Им сардина и на наживку не надь. Тунец давай. Кальмар — карасо.
Две вахты отстоял, в рыбцеху четыре часа подвахты шкерочным ножом помахал, с народом заодно пообщался, кино про поющую женщину десятый раз посмотрел — и на боковую.
Сон после рыбцеха — младенческий.
