— В прошлый раз, когда мы бросали здесь якорь, — уточнил Квик. — Хотел поставить заплату на куртку. Тогда я отрубил ему палец, а после перерезал глотку.
— Слышишь, денег мальчишке подавай, — произнес Черный Джон, гладя бороду. — Серебра, — задумчиво повторил он.
— Я же сказал, сэр, — вставил Пил, — аппетит у него отменный. — Взгляд трактирщика бегал по комнате. Он не упускал случая разведать обстановку. Будь в том нужда, он мог бы доложить капитану, сколько пуговиц у того на корсете, раньше, чем Черный Джон его прикончит.
— Ты прав, трактирщик, этого мальчишку простым ремнем не исправишь, — ответил морской пес.
— Так точно, капитан. Ремня для него маловато. — Пил замешкался, прервал подсчеты и зачем-то полез рукой в карман передника.
— На море, наверное, не меньше занятного, чем на суше. Я бы не отказался поплавать на «Линде-Марии», сэр, — сказал я Черному Джону и ударил себя в грудь — довольно крепкую для своих лет. Если моим плечам помогли вырасти яйца и сыр, то грудь укрепила овсянка, которую я подъедал с тарелок прежде, чем Пил успевал собрать ее в другой котел. Едва ли Черный Джон и его команда встречали торгаша, который бил себя в грудь. — Я много чего умею. Буду рад вам служить, сэр. Куда бы нас ни занесло. В бурю и крепкий ветер и даже, если в том будет нужда, при ясной погоде. Привередничать не стану.
Пью забылся и тоже стукнул себя в грудь, потом торопливо огляделся — не заметил ли кто его измены — и вытер руки об стол.
— Зато я стану, — произнес Черный Джон. — Он довольно высок для двенадцати лет, — добавил капитан Пилу. Тот кивнул. — Протяни руку, парень. Покажи мне ее. Давай, клади сюда.
Черный Джон вытянул свою клешню, и не успел я поднять руку, схватил ее, смял и грохнул об стол, к восторгу своей команды.
— Зови мамочку, — бросил морской пес. — Зови сейчас же, чтобы я услышал.
— У меня ее нет, — ответил я.
Черный Джон отпустил мою руку. Я растер пальцы.
— Ты мне услужил, теперь я окажу тебе услугу, — сказал пират. — Оставлю тебя в живых, хотя мог бы и придушить — чтобы не дерзил. У меня было на то право.
— Закон есть закон, — пропел Пью.
Потом Черный Джон воздал мне по закону: ударил ногой так, что я полетел на пол. Однако я тут же поднялся.
— Я все равно пойду в моряки. На ваш корабль.
— Может, ему было мало? — произнес Пью. — Так Пью говорит.
— Могу добавить, — вызвался Квик.
Не успел Черный Джон ответить, как я выпалил:
— Я хочу с вами, сэр. И больше ни с кем. Вы — лучший из капитанов, что ходят под парусами мимо нашего Бристоля. — Я готов был добавить «и самого Лондона», если понадобится.
Черный Джон вместе с бородой обдумал мои слова, а как кончил обдумывать, произнес:
— Что верно, то верно. Но мне не нужен юнга.
Я уже слышал, как волны накатывают на песок. Я вдыхал запах моря. Слышал, как палуба «Линды-Марии» встречает меня скрипом, хотя нас еще не познакомили.
— Нет, — повторил Черный Джон, — юнга мне ни к чему.
— Уж не такой, как ты, — добавил Квик. Почти на каждом корабле водились подхалимы вроде Квика, которые следили за другими и наушничали, чуть что. Они, как компасы, указывали капитану курс, оповещали о бурях на горизонте.
Я готовился с ответом, но тут кое-кто из команды, кто желал мне дожить до тринадцати лет, посоветовал придержать язык. Однако они плохо меня знали.
— Раз так, заплатите мне за камзол, который я вам принес.
— Он мне не нужен, — произнес Черный Джон, снял камзол и распорол его кинжалом надвое. — Держи, мальчик мой. Я не ношу рванья.
Его приятели зашлись хохотом, да так, что чуть по швам не треснули — как мой камзол под ножом Черного Джона. Они забарабанили по столам «Трех коз», проламывая доски и расплескивая эль. Такой же славный эль (да и каким он еще бывает?) полился из их глоток. Пью полоснул ладонью по воздуху, подражая капитану, и принялся хохотать, пока не свалился на пол.
Я вернул Черному Джону обрывки и попросил полмонеты за полкамзола.
Смех оборвался. Джеймс Квик — этот клещ на теле человечества — сказал капитану:
— Я покажу этому сопляку серебро, сэр, если позволите.
— Острое серебро, — поддакнул еще один паразит, Пью. Он от рождения не вышел ни умом, ни статью, чем всех веселил. У него всегда чесались руки кого-нибудь пырнуть. Он вечно ерзал, как жук. То и дело нашептывал о других капитану, вроде Квика. В свое время глаз у него был орлиный: мог приметить корабль за много лиг до того, как его видели другие. Я порой задумывался над тем, почему мы с Черным Джоном терпели его на корабле. Не иначе чтобы, глядя в зеркало, сравнивать себя с этим лысым крабом и радоваться, что не похожи на него.
Была еще одна причина, по которой я не прирезал Пью, как только выпал шанс. Мы заключили с ним сделку. Он видел Библию Эдварда. Можно сказать, первым ее нашел. Всякий раз, глядя на обложку этой книги загадок, я вспоминал, как выглядел Пью в тот самый день. Обложка год от года чернела и лоснилась от морской соли, как начищенный сапог. Пью годы красоты не прибавили. Он стал еще безобразнее, ослеп и почти оглох. Впрочем, кое-что роднило его с книгой: от них обоих тянуло плесенью.
Что до Квика, он невзлюбил меня с самого начала, как и я его. Мы сразу стали врагами. Может, тебе он понравится из-за желания пустить мне кровь, но не спеши к нему привязываться, потому что чуть погодя я его прикончил.
Квик был из тех вечно потливых и насквозь пропащих мерзавцев, которые ходят в хвосте у дьявола. Его черные патлы падали на лоб, а из-под них глядели крошечные крысиные глазки.
Один шрам шел поперек лба — тот, что достался ему от голландца. Вторым его наградил Кровавый Билл. О Билле расскажу позже — не могу же я всю свою жизнь свернуть и выложить разом, как канатную бухту. В общем, Билл собирался сделать из Квика рагу за то, что олух загородил ему море. Квик по глупости помешал Биллу смотреть на морские глубины, за что и поплатился. Второй шрам проходил вдоль его груди, с захлестом на спину.
Черный Джон пропустил предложение Квика мимо ушей и сказал со всей любезностью палача:
— Я дам тебе серебро. Протяни руку, парень. Давай, положи ее на стол, и получишь награду.
Видя, что выбора нет, я положил ладонь на стол.
Квик прошмыгнул ко мне за спину. Обычно я против шныряния за спиной, если это не я шныряю.
Пил, который сокрушался о разбитых столах и пролитом эле, решил вмешаться.
— Пощадите мальчишку, капитан, — запричитал трактирщик. — Превосходную баранину мне таскал. Лучшую в городе, сэр. Он сам не знает, что говорит. Сирота, что с него взять.
О баранине Пил тоже не солгал.