Одни считали, что он тайно затосковал по Испании. Но, не желая нарушить собственную клятву, решил оборвать свою тоску пулей.
Другие возражали: какая Испания, о чем разговор? С Испанией у Чеда все было ясно — нет, и точка. И никакая тайная тоска его не сломала бы.
А не влюбился ли он в какую-нибудь смазливую девчонку, загадочно спрашивали третьи.
Все задумывались.
Да, смазливая девчонка — это, конечно, причина. К примеру, могло быть так. Первым пленную девчонку приглядел для себя Фрис, а Чед не захотел ему мешать. Мучился, страдал, места себе не находил, потому и приставил дуло к виску.
Э, бросьте вы дурить людям мозги, взбешенно орали четвертые. Понапридумывали — девчонка! Если б Фрис увидел, что Чед от пес свихнулся, то Фрис, само собой, отдал бы ее Чеду, и все дела.
А если, кричали пятые, она хотела быть только с Фрисом, что тогда? Или — если Фрис и сам без нее никак не мог? Но, покричав, сами же находили ответ: если б так оно и было, то Фрис решил бы дело просто. Прикончил бы девчонку — и вот уже больше нет причины для мучений!
Все было не так, утомленно говорили шестые. Все было иначе. Никаких девчонок. Просто однажды Чеду стало так хорошо, что жить дальше ему… ну, перехотелось. Чтоб потом, по нечаянности, не испортить сказку.
Опять спорили, опять ругались. Доискивались до причины.
Однажды пират Жаклон, по прозвищу Простачок, который, приходя с моря, становился сонным, как полуденный зной, и никогда не вмешивался в споры, вдруг, посреди ночной пирушки, решил высказать свое мнение.
Это был рыжий детина с перебитым в драке носом. Свое прозвище он получил из-за пленников. Жаклон не любил их убивать: ленился. Надо попроще, морщился он, без затей: столкнуть живьем за борт, и пускай себе поплавают в океане перед смертью! Они, эти пленники, такие славные ребята, жаль что все равно никуда не доплывут, под общий хохот добавлял Жаклон.
Простота этого рыжего парня веселила пиратов. И потому, едва он раскрыл рот, чтобы вмешаться в спор, все заранее стали улыбаться: ну, сейчас Жаклон выдаст что-то этакое, от чего весь Фрис-Чед сразу помрет со смеху.
Жаклон не торопился. Раскрыв рот, он для начала влил туда кружку трофейного пива, медленно пожевал губами и неохотно произнес:
— А может, это самое, Чед опять стал верить в небесного дурака? И от этого Чеду стало так неприятно, что он застрелился со стыдухи!.. Что, разве не могло так быть? На свете, это самое, всякое бывает…
Пираты ожидали от Жаклона чего угодно, любой соленой шуточки. Но при всем народе заявить, будто бы один из двух основателей города безбожников… нет, не-ет, такого себе во Фрис-Чеде еще никто не позволял! Усомниться в Чеде, в самом Чеде, с которого, можно сказать, все и началось!
И если б не безупречная пиратская репутация Жаклона, то неизвестно, что бы с ним сделали. В лучшем случае, привязали бы где-нибудь за городом к стволу генипаса. И денька через три пришли бы полюбопытствовать, что оставили от Жаклона дикие, не умеющие лаять собаки: только кости, или псы и кости сожрали бы?
Но это был свой парень, до того свой, что пираты решили не обижать его слишком круто.
— У тебя, Жаклон, — рассудительно сказали они, — мозги, видать, временно переплыли из головы в пятки. Надо сделать так, чтоб они переплыли назад!..
Мирно посмеиваясь, пираты подвесили Жаклона за ноги к потолку таверны — под балкой, вниз головой. Ненадолго, только до рассвета. А на рассвете сняли его оттуда — посиневшего, полумертвого, со вздувшейся головой и вытаращенными глазами. К вечеру следующего дня парень оклемался и никаких непонятных слов про Чеда больше не говорил. Видать, мозги у него теперь опять были на месте.
Про этот веселый случай в городе вспоминали еще долго. А сам Жаклон, опять же — под общий хохот, утверждал, что до того, как он потерял сознание, больше всего его под потолком таверны беспокоили, это самое, мухи, а так, это самое, все было очень просто и очень понятно.
Главным человеком на острове был молодой пират по имени Фил.
На его куртке из бычьей кожи не имелось никаких знаков отличия, но все знали, что он — адмирал Фрис-Чеда.
Коренастый, светловолосый, с массивными тяжелыми плечами, он был сыном фрис-чедского пирата, голландца по происхождению, и пленной португалки, дед которой, как она сама рассказывала, был китайским торговцем, осевшим когда-то в Европе. Этим, должно быть, объяснялся восточный разрез глаз Фила,
Своих родителей он почти не помнил. Его отец погиб у берегов Мексики. А вскоре и мать, отправившись верхом в горы за хворостом, вместе с лошадью свалилась в ущелье и разбилась о камни, а лошадь была еще жива и дергалась в конвульсиях, пока подоспевшие стражники не пристрелили ее. Фила воспитал старый пират-испанец по прозвищу Дукат.
Каждый год, ранней весной, во Фрис-Чеде происходили выборы нового адмирала. Пираты собирались в таверне. Распахнутые окна со стороны улицы облепляли дети. Потом, празднично одетые, приходили женщины и чинно усаживались на лавках. Никаких угощений на столах не было. Считалось, что еда и питье в такой торжественный момент — выборы адмирала! — будут лишь помехой.
От женщин и детей зависело многое. Фрис-чедские пираты верили в то, что у женщин особое чутье, благодаря которому они могут загодя разглядеть такие тонкости, которые мужчинам и не снились. А дети были на острове всеобщими любимцами, им тут ни в чем не отказывали. Жестокие к чужакам, пираты, возвращаясь во Фрис-Чед, становились снисходительными, словно стараясь обрести душевное равновесие. Так что кому быть новым адмиралом, решали сообща. Если пираты кричали: «Этот подходит!» а женщины и дети шумели, не соглашаясь, то выборы приходилось начинать заново.
Пираты были людьми привередливыми. Прикидывали, насколько хорош был прежний адмирал. Если приходили к выводу, что лучшей замены не найти, то его оставляли в этой должности еще на год.
Адмирал считался на острове, командиром в военных делах и судьей в житейских споpax. Морское ремесло он должен был знать лучше любого капитана, это подразумевалось само собой. Он один имел право распоряжаться, когда и куда, в какой район океана идти на разбойный промысел. Только от него зависел дележ награбленного. Он мог наказывать и миловать, и каждый островитянин обязан был подчиняться ему беспрекословно.
Фил уже четвертый год подряд был адмиралом, и это кое о чем говорило.
Когда пираты, рассорившись, приходили к нему, чтобы он их рассудил, Фил, полузакрыв глаза, терпеливо выслушивал обе стороны. Потом, ткнув пальцем, объявлял: «Этот — прав. А этот — дурак». И ни разу, как считали фрис-чедцы, не ошибся.
Но порой ссора была до того запутанной, что даже Фил ничего не мог понять. Вот, допустим, разругались два пирата. Как водится, отдубасили друг друга, но и после драки не разобрались, кто же из них победил, а значит — прав. Приводят их к Филу. Остальные пираты, сопя, ждут, что скажет адмирал.
