«Курс в бейдевинд, круто к ветру», — таков был приказ на ночь, когда «Леопард» остался на правом галсе, а западное течение (уже гораздо более сильное) облегчало путь. Утром «Ваакзамхейд» казался не более чем бледным пятнышком на фоне темных облаков на горизонте, он убавил парусов и, казалось, сдался.
В утреннюю вахту появилось еще больше альбатросов, и снова началась более привычная жизнь. Кают-компания больше не была частью голой батарейной палубы, снова появились каюты, и воссоздалась привычная, вполне цивилизованная столовая с украшениями и прочим. Сама еда — клейкий суп, морской пирог, и пудинг, — не походила, конечно, на пир у лорд-мэра, но была горячей, и Стивен, продрогший до костей от созерцания альбатросов на грот-марсе, проглотил её моментально. Между сменами блюд он сгрыз сухарь, выгоняя долгоносиков ставшим уже привычным, автоматическим постукиванием сухарем по столу, и размышлял о своих сотрапезниках. В плане одежды моряки выглядели непрезентабельно, будучи одетыми в разномастную смесь формы и старых теплых одеяний, иногда из шерсти, иногда из парусины. Баббингтон носил вязаный гернси, унаследованный от Макферсона, который висел складками на его маленькой фигурке, Байрон напялил две фуфайки: одну черную, другую коричневую, Тернбулл явился в твидовой охотничьей куртке, и, хотя Грант и Ларкин выглядели несколько более презентабельно, в целом они являли печальный контраст с подтянутыми морскими пехотинцами. Время от времени, с начала этой напряженной ситуации, Стивен размышлял о них, и иногда их реакции удивляли его. Бентон, казначей, например, никогда не выказывал ни малейшего беспокойства, что их возьмут на абордаж, потопят или сожгут, но потребление «Леопардом» большого количества свечей в боевых фонарях и других местах делало его мрачным, молчаливым, неотзывчивым. Грант тоже был довольно молчалив, и стал еще молчаливее с тех пор, как прозвучали первые выстрелы, которые могли убить: молчалив, но только не в отсутствии Стивена или Баббингтона.
Как понял Стивен из замечаний капеллана, когда их не было, Грант подолгу говорил о мерах, которые он бы предпринял, если бы был капитаном: «Леопарду» следовало внезапно напасть, полагаясь на эффект неожиданности, или плыть прямо на север.
Фишер свистел в ту же дудку, хотя признавал, что его мнение не имеет большой ценности. Налицо была растущая симпатия между обоими мужчинами, некое подспудное единодушие. В остальном же капеллан довольно сильно изменился: больше не посещал миссис Уоган, и даже попросил доктора Мэтьюрина отнести ей обещанные книги.
— С тех пор как я чудом избежал смерти в битве, я серьезно задумался.
— Какую битву вы имеете в виду? — спросил Стивен.
— Самую первую. Пушечное ядро ударило в нескольких дюймах от моей головы. С тех пор я размышлял о старой поговорке «дыма без огня не бывает», и об опасностях похоти.
Он явно хотел, что бы его об этом спросили, хотел раскрыть свои тайные мысли, но Стивен слушать не желал, поскольку, после тюремной лихорадки, утратил интерес к мистеру Фишеру, который показался ему человеком посредственным, слишком сильно озабоченным собой и своим спасением. Одним из тех, чья привлекательность тает по мере знакомства. Стивен только кивнул и взял книги.
У него сложилось впечатление, что оба, и Грант, и Фишер, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Тому не было никаких очевидных, явных признаков, но оба часто жаловались: поток обвинений и недовольства современным состоянием умов, нынешним поколением и его бесполезностью, ленивыми слугами, дурным поведением правительства, политическими партиями. Но прежде всего — недовольство королем: вечная клевета, частая смена мотивов, постоянно компрометирующее поведение. Они напомнили ему бабушку по материнской линии в ее последние годы, когда из сильной, разумной, смелой женщины та превратилась в слабую и ворчливую старуху, и ее недовольство всем на свете нарастало по мере того, как она слабела. Он не знал, как любой из них поведет себя в действительно кровавой схватке — проявится ли их мужественность при очевидном кризисе. В остальных же Стивен не сомневался. Баббингтона он знал еще с тех времен, когда лейтенант был юнгой: храбр, как терьер. Байрон из этой же морской породы. Тернбулл, вероятно, проявит себя достаточно хорошо, несмотря на своё крикливое бахвальство. Мур немало повидал на службе, он будет стрелять и принимать пули в ответ с большим юмором, как нечто само собой разумеющееся в его профессии. Говард, еще один «омар»[2], несомненно, последует за ним в своей флегматичной солдатской манере: насколько понял Стивен, не было почти никакой связи между Говардом, играющим на флейте, и вымуштрованным лейтенантом морской пехоты. В отношении Ларкина наличествовали определенные опасения: с мастерством как штурмана и мужеством все хорошо, но он крепко проспиртовался и, если только Стивен не сильно ошибается в суждениях, сопротивляемость его организма почти достигла своих пределов.
Выпили за короля. Не желая сидеть за отвратительным винищем, Стивен отодвинул свой стул, в сотый раз споткнулся о ньюфаундленда Баббингтона и вышел на квартердек, чтобы еще раз взглянуть на своего альбатроса, величественную птицу, парящую рядом с кораблем еще со времен завтрака. Хирепат стоял там же, разговаривая с вахтенным мичманом, и они рассказали ему новости о «Ваакзамхейде», которого за прошедшие два часа не было видно даже с флагштока.
— Пусть там и остается, — ответил Стивен и вернулся к работе в своей каюте.
Каюта, будучи в орлопе, не исчезала, когда судно очищали для боя, и в перерывах, даже в эти трудные дни, он продолжал работу, начавшуюся вскоре после того, как Хирепат доверился ему. Работа состояла в составлении записки на французском, описывающей британскую разведывательную сеть во Франции и некоторых других странах Западной Европы, вместе с мимоходными ссылками на США и намеками на другой документ о ситуации в голландской Ост-Индии, с деталями о двойных агентах, взятках, принятых и переданных, предательстве в самих министерствах. Если и в самом деле наличествует связь между шефами миссис Уоган и французами, записка должна будет вызвать дестабилизацию в Париже, и была предназначена для передачи шефам миссис Уоган через нее саму, посредством Хирепата. Эта записка должна была быть найдена среди бумаг умершего офицера, направлявшегося в Ост-Индии. Имя офицера не называлось, хотя, конечно, в нем легко узнавался Мартин, проведший половину своей жизни во Франции, а родным языком его матери был французский. Для властей следовало сделать копии документов умершего, и доктор Мэтьюрин, зная, что Хирепат отлично владеет этим языком, попросил бы его оказать любезность и помочь с работой. Стивен был уверен, что бесхитростный юноша обо всем расскажет Луизе, и миссис Уоган вскоре выбьет из него переводы, несмотря на отчаянное сопротивление, которое он окажет вначале. Затем она кропотливо их закодирует, бедняжка, и заставит Хирепата отправить с Мыса. В свое время Стивен отравил много источников разведки, но если все пройдет гладко, это обещает быть самой горькой каплей яда из всех. Такой богатый материал в его распоряжении! Такие убедительнейшие детали, известные только ему, сэру Джозефу и еще некоторым в Париже!
