Ознакомительная версия.
— Искать его далеко не придется, — подхватил мысль де Кадудаля мессир Жоффруа де Малетруа. — Это будет означать только одно: оммаж графа де Монфора английскому королю Эдуарду и присоединение Бретани к Англии. Разве мы хотим, чтобы бретонские земли оказались под иноземной короной?
— Тогда нашим свободам точно придет конец, — снова вступил в разговор по-прежнему мрачный, как грозовая туча, Амори де Клиссон. — Хотя лично я ничего не имею против короля Эдуарда, а тем более — графа де Монфора. А что скажете вы, Оливье?
— Я считаю, что Ив де Тризигвид прав, — ответил Оливье. — В таком важном деле торопиться не стоит. Разве что следует поспешить к вверенным нам гарнизонам, потому что дело пахнет большой войной. Говоря откровенно, я тоже склоняюсь к мнению, что де Монфор вполне достоин быть герцогом Бретани, но, думаю, с этим не согласится Филипп де Валуа, король Франции.
На том и порешили — подождать. После такого уговора все облегченно вздохнули — никому не хотелось участвовать в братоубийственной войне. Никто не сомневался, что в Бретани найдутся и сторонники Шарля де Блуа, а значит, бретонским рыцарям придется сражаться с теми, кого еще недавно они называли друзьями и товарищами…
После пира, закончившегося тайным совещанием, все гости Оливье де Клиссона разъехались. Хозяин замка вышел на галерею и встретил там Жанну. Она посмотрела в глаза мужу и молча припала к его груди. Тяжелое чувство, томившее ее весь день, вдруг прорвалось бурными слезами. Жанна плакала беззвучно, пожалуй, впервые за все время совместной жизни с Оливье, а он лишь тяжело вздыхал и молча гладил ее по голове — словно ребенка.
Взошла луна — огромная, кроваво-красная.
— Не к добру…, — перешептывались служанки и горничные сеньоры Жанны.
— Быть беде, — сокрушенно качали головами конюхи, собравшись возле водопоя.
Франсуа, уложив спать Рейнмара, чуток перебравшего из-за своего охотничьего приключения, сидел на большом камне, который служил подставкой для рыцарей, когда они взбирались на коней, и тихо наигрывал мелодию новой, только что придуманной песни. Она почему-то получалась у него совсем не радостной.
Глава 14
Тайна старого Кордта
Вышеня попал в свое съемное жилище только к утру. Сначала он, опасаясь погони, заплутал в хитросплетении улиц и переулков Любека, хотя изучил город достаточно хорошо — ночью все строения и предметы приобретают незнакомые очертания. К тому же он находился в изрядном смятении и не знал, что ему делать. Конечно, можно было сразу пойти к старому Кордту (Вышеня уже знал, где тот живет и какой он с виду), но его снедала тревога за судьбу Истомы, а также ваганта. Если стража доберется до них, то тюрьмы ни тому, ни другому не избежать. А виноват будет он, новоиспеченный рыцарь Готье де Брисэй.
В конце концов Вышеня разобрался в своих чувствах, отыскал Королевскую улицу, служившую своеобразным стержнем Любека, на который словно нанизывались все остальные улицы города, и вышел к дому фрау Мюнихс. Поднятый с постели привратник, зевая, словно голодный лев, пробурчал:
— Нету от вас покоя ни днем, ни ночью… Только впустил этого беспутного бродягу-ваганта, а тут и вы появились.
Вышеня обрадовался — значит, Клаус все-таки вырвался из таверны! Это была отличная новость. У него есть теперь время до утра, пока Зиман не заявит в магистрат о присутствии в Любеке убийцы его брата и не начнутся поиски. А в многолюдной столице Ганзы это дело нелегкое, тем более что никто не знает, где живут беспутные гуляки — некий рыцарь непонятно из каких краев и недоучившийся студиоз.
— Прошу извинить меня, герр Гойстен. Это вам за беспокойство…
Серебряная монета перекочевала в широкую ладонь привратника, который тут же сменил гнев на милость и благодарно поклонился рыцарю-постояльцу.
Вышеня взлетел на свой этаж, как на крыльях. В его комнате царил ералаш. Истома и Клаус быстро собирали пожитки, не забывая прикладываться к объемистой бутыли с вином — не пропадать же добру, ведь с собой не унесешь, больно тяжелая.
— Хозяин! — радостно воскликнул Истома при виде Вышени. — Убег-таки! Слава те Господи! — Он истово перекрестился на православный манер.
Вышеня посмотрел на него, как рублем одарил, и смущенный холоп сразу понял, что хотел сказать ему боярский сын, но не смог в присутствии Клауса. Он бросил опасливый взгляд на ваганта но тому не было никакого дела до того, по какому обряду крестится Истома. Студиоз лишь глянул на Вышеню, радостно осклабился и продолжил набивать походные сумы всякой всячиной.
Вся проблема заключалась в том, что вместе с Вышеней пришлось переименовать и холопа. Он достаточно сносно говорил на немецком языке, правда, иногда коверкая слова. Но это не могло привлечь особого внимания: примерно на таком диалекте общались друг с другом практически все племена и народности Sacrum Romanum Imperium — Священной Римской империи, населявшие берега Балтийского моря. В том числе и чистокровные немцы. В немецком языке, на котором разговаривали ганзейские купцы, присутствовало столько иноземных слов, что иногда казалось, будто Ганза — это неизвестное государство, а не часть германского мира. Впрочем, почти каждый город в Саксонии, Баварии и Швабии имел свое особое произношение, не говоря уже о Любеке.
Теперь Истому звали Вент Фишгорст. Конечно, у рыцаря и оруженосец должен быть представителем дворянского сословия, но мессир Реджинальд, посмотрев на физиономию холопа, лишь сокрушенно покачал головой — этот номер не пройдет. Чисто русская курносая мордаха с голубыми глазами никак не тянула на аристократический облик представителя высшего западноевропейского сословия. Поэтому Истоме придумали сказку, будто он родился в городе Штральзунд, который находится в Мекленбургском герцогстве. Там проживало много онемеченных славян, и Вент Фишгорст вполне мог сойти за одного из них. А в том, что у бретонского рыцаря оруженосец — немец, не было ничего предосудительного и странного; обедневший представитель рода де Брисэй просто не имел финансовых возможностей содержать в своих ближайших помощниках дворянина из Бретани.
— Что за суета? — стараясь быть спокойным, спросил Вышеня.
Ответил вагант:
— Мессир, нам нужно ноги в руки — и бежать подальше от Любека! Вы проткнули своим мечом рыжего Хунрада, сына любекского бургомистра Хинрика Папа! Его папаша не успокоится, пока нас не вздернут на рыночной площади. Да и я, нужно сказать, тоже хорош. Пробиваясь к выходу, мне пришлось порезать кое-кого своим ножичком, — а что оставалось делать в такой заварухе?! — и теперь дорога в Любек мне навсегда заказана. Собственно, и отсюда тоже, если не успею вовремя удрать. Так что, мессир, принимайте решение. Куда вы, туда и я.
Ознакомительная версия.
