— Предоставьте его мне, сэр. Петерсен, отнесите адмирала вниз.
Бодрый, уверенный голос Николлса, голос человека, очутившегося в своей стихии, успокоил Вэллери, помог вернуться к действительности, к ее насущным проблемам, как не помогло бы ничто другое. До его сознания дошел четкий, размеренный голос Кэррин-гтона, который сообщал курс и скорость, отдавал распоряжения. «Вайтуру» он увидел по левой скуле. Медленно, но верно танкер перемещался в сторону кормы крейсера. Даже на таком расстоянии ощущалась адская жара. Каково же тем, кто стоит на мостике судна, помилуй их, Боже!
— На курсе, первый офицер! — произнес он. — Стрелять самостоятельно.
— На курсе, стрелять самостоятельно, — эхом отозвался Кэррингтон, словно находясь на учебных стрельбах на полигоне в Соленте.
— Есть стрелять самостоятельно, — отозвался Тэрнер. Повесив трубку, он обернулся к Ральстону. — Действуйте, — проговорил он тихо.
Ответа не последовало. Сгорбившаяся фигура, точно изваяние застывшая на сиденье наводчика, не подавала никаких признаков жизни.
— Тридцать секунд до залпа, — резко произнес Тэрнер. — Все готово?
— Так точно. — Фигура шевельнулась. — Все готово, сэр. — Резко повернувшись, Ральстон воскликнул в порыве отчаяния:
— Бога ради, сэр!
Неужели нельзя найти никого другого?!
— Двадцать секунд до залпа! — прошипел Тэрнер. — Хочешь, чтобы на твоей совести была гибель тысячи человек, трусливая твоя душа? Попробуй только промахнуться!..
Ральстон медленно отвернулся. На какое-то мгновение лицо его осветилось адским заревом горящего танкера, и Тэрнер с ужасом увидел, что лицо юноши залито слезами. Потом заметил, что он шевелит губами.
— Не беспокойтесь, сэр. Я не промахнусь. — Голос его прозвучал безжизненно, с непонятной горечью.
Охваченный скорее недоумением, чем гневом, Тэрнер увидел, как торпедист вытер глаза рукавом, как правая рука его схватила спусковую рукоятку первой трубы. Тэрнеру отчего-то пришла вдруг на память знаменитая строка из Чосера:
«Копье вонзилось в плоть и, задрожав, застыло...» В движении руки Ральстона была та же щемящая душу решимость, та же роковая бесповоротность, Внезапно — настолько внезапно, что Тэрнер невольно вздрогнул, — рука торпедиста конвульсивно отдернулась назад. Послышался щелчок курка машинного крана, глухой рев в пусковой камере, шипенье сжатого воздуха, и торпеда вылетела вон. На какую-то долю секунды ее зловещее гладкое тело сверкнуло в свете зарева и тяжело плюхнулось в воду. Не успела вылететь эта торпеда, как аппарат снова вздрогнул, и вслед за первой помчалась вторая смертоносная сигара.
Пять, десять секунд Тэрнер точно зачарованный смотрел широко раскрытыми глазами на две струи пузырьков, которые мчались стрелой и исчезали вдали. "В зарядном отделении каждой из этих зловещих сигар — полторы тысячи фунтов аматола... — мелькнуло в голове у Тэрнера. — Спаси, Господи, несчастных, оставшихся на «Вайтуре»!
В динамике, установленном на шкафуте, щелкнуло.
— Внимание! Внимание! Всем немедленно в укрытие. Всем немедленно в укрытие.
Очнувшись, Тэрнер оторвал взгляд от поверхности моря. Он поднял глаза и увидел, что Ральстон все еще сидит, сгорбившись на своем сиденье.
— Слезай оттуда, болван! — закричал он. — Хочешь, чтоб при взрыве танкера тебя изрешетило? Слышишь?
Молчание. Ни слова, ни движения, один лишь рев пламени.
— Ральстон!
— Со мной все в порядке, сэр. — Голос Ральстона прозвучал глухо; он даже головы не повернул.
Тэрнер с руганью вскочил на торпедный аппарат и, стащив Ральстона с сиденья, поволок его в укрытие. Ральстон не сопротивлялся: казалось, он был охвачен глубокой апатией, совершеннейшим безразличием, когда человеку все становится трын-трава.
Обе торпеды попали в цель. Конец был скор и удивительно неэффектен...
Люди, находившиеся в укрытиях, напряженно прислушивались, ожидая взрыва. Но взрыва не последовало.
Устав бороться, «Вайтура» переломилась пополам и медленно, устало накренившись, исчезла в пучине.
Спустя три минуты, открыв дверь командирской рубки, Тэрнер втолкнул Ральстона.
— Вот он, сэр, — произнес он мрачно. — Не угодно ли взглянуть на этого ослушника?
— Именно это я и хочу сделать! — Вэллери, положив вахтенный журнал, холодно оглядел торпедиста с головы до ног.
— Отлично сработано, Ральстон, но это не оправдывает вашего поведения.
Прошу извинить, старпом, — произнес он. Повернувшись к Карпентеру, Вэллери взял у него текст шифровки. — По-моему, текст составлен удачно. Придется по душе светлейшим лордам адмиралтейства, — прибавил он с горечью. — Суда, которые не удалось пустить ко дну немцам, мы топим сами... Не забудьте связаться утром с «Гаттерасом» и запросить фамилию капитана «Вайтуры».
— Он мертв... Можете теперь не беспокоиться... — произнес с мукой Ральстон и тут же отшатнулся: Тэрнер ударил его ладонью по лицу. Тяжело дыша, старший офицер смотрел на него потемневшими от гнева глазами.
— Ах ты, наглец! — проговорил он едва слышно. — Все-таки вывел меня из терпения.
Ральстон медленно поднял руку, потер вспухшую от удара щеку.
— Вы меня неверно поняли, сэр! — В голосе его не было и следа обиды.
Юноша говорил так тихо, что офицерам пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова. — Вы хотите узнать фамилию капитана «Вайтуры»? Я могу сказать:
Ральстон. Майкл Ральстон. Это был мой отец.
Всему бывает конец, на смену ночи приходит рассвет. Даже если ночь бесконечно долга, он все-таки наступает. Наступил рассвет и для конвоя Эф-Ар-77. Серый, мрачный, столь же безнадежный, сколь долгой была ночь.
Он застал конвой в трехстах пятидесяти милях севернее Полярного круга.
Двигаясь точно на ост, по семьдесят второй параллели, конвой находился на полпути между Ян-Майеном и мысом Нордкап. Долгота его, по приблизительным расчетам Капкового мальчика, составляла восемь градусов сорок пять минут к востоку от Гринвича, хотя твердой уверенности у штурмана не было. Из-за густого снега и сплошной облачности пришлось полагаться на счисление: когда в пост управления зенитным огнем угодил снаряд, автопрокладчик вышел из строя. До порта назначения оставалось около шестисот морских миль. Шестьсот миль, сорок часов хода, и конвой — вернее, то, что от него к тому времени останется, — войдет в Кольский залив. А оттуда до Полярного и Мурманска — рукой подать... Сорок часов хода.
Рассвет застал конвой — теперь в нем насчитывалось четырнадцать судов и кораблей — рассредоточенным по площади свыше трех квадратных миль. Суда сильно качала усиливающаяся зыбь, шедшая от норд-норд-оста. Да, в конвое осталось всего четырнадцать единиц, глубокой ночью исчезло еще одно судно.
