— Чего только коммунисты добиваются? Не могу понять.
— Да, трудно понять. Для этого нужно иметь в голове, кроме насекомых, еще что-то…
Машинист что-то возражает мне, но я не слушаю его. У меня создается новый план. Решаю взорвать цилиндр.
Мне, как механику, выполнить это ничего не стоит. Тогда машинное отделение превратится в ад кромешный, куда никто не посмеет спуститься для спасения судна. А я буду действовать совершенно свободно…
Раздался свисток. Я пошел к переговорной трубке.
— Сколько машина дает оборотов? — спросил командир.
— Пятьдесят восемь, — ответил я.
Командир рассердился.
— Дайте до семидесяти оборотов!
— Есть. Но должен сказать вам, что кочегары плохо работают.
— Передайте им, что я их арестую…
— Есть!
Я передал кочегарам приказание командира. Они посмеялись надо мною, но все-таки взялись за лопатки и начали подбрасывать уголь в топки.
К осуществлению своего плана я приступил не сразу. Это довольно сложная затея. Вам, как неспециалисту, пожалуй, не понять. Но попробую все-таки пояснить. Дело в том, что все работающие части машины построены на принципе точного расчета. Мое дело — нарушить эту точность. Я увеличиваю смазку цилиндров больше, чем следует. Масло, попавшее в цилиндры, поступает потом в холодильник, а оттуда через воздушные насосы и питательные помпы добирается до котлов. Кроме того, я перепитываю левый котел. Все это нужно для того, чтобы получилось вскипание в котле: вода забурлит и вместе с паром бросится в машину. А это поведет к взрыву цилиндра.
Смотрю на водомерное стекло левого котла — вода в нем достигает на три четверти. Дело идет отлично. С нетерпением жду взрыва, бездушный и холодный, точно кусок железа в мороз. Водомерное стекло начинает белеть — страшный момент приближается.
Вдруг из глубины души, как со дна моря, всплывает новая мысль: отставить все это. Потопить корабль я успею в любое время. Мне нужно посмотреть сражение. И еще вопрос: куда мы идем? Вернее всего, я здесь слукавил перед самим собою: просто мне хотелось еще пожить час-другой.
Я убавил ход машины и побежал в кочегарку.
— Закройте поддувало левого котла! — крикнул я. — Убавьте огонь! Нам грозит опасность…
На этот раз кочегары быстро исполнили мое приказание. Вероятно, и в голосе и в выражении лица они почувствовали тревогу.
Я вернулся в машину и устало опустился на табуретку. Отдохнул, прислушиваясь к гулу моря. Потом, когда опасность миновала, увеличил ход машины.
Маслобоев опять пристает ко мне с разговорами.
— Слышал я, что в вашем коммунистическом царстве обедают наизусть! Правда это?
— А здесь? — спрашиваю я.
— У нас пока слава богу. А в случае чего — иностранцы помогут.
Иностранцы — мое больное место. Я раздраженно кричу:
— За что? За ваши глаза?
— Это неважно, за что. Но помогают и будут помогать.
— Они так помогут, что у каждого русского человека от жилетки одни рукава останутся.
Мы разговаривали так до тех пор, пока не прекратилась качка. Вой в вентиляторах точно оборвался. Машинист сорвался с места.
— Пойду взглянуть, что делается наверху.
Поднялся с мостика и мой телохранитель, весь грязный и все еще похожий на зачумленного.
Несколько раз звякал машинный телеграф, передавая распоряжения с мостика. Я останавливал машину, потом давал ход назад и опять повертывал регулятор на «стоп». Немного погодя послышался грохот якорного каната. В машинном отделении стало тихо.
— Кончилось, что ли, наше путешествие? — спросил часовой, оправляясь от морской болезни.
— Об этом знают только на мостике.
— Чтобы провалиться в тартарары вашему кораблю. Пусть на нем водяные лешие плавают, а не люди.
Я только теперь заметил, что лицо у него добродушно-пухлое, обросшее щетиной, с наивной прозрачностью в широко открытых глазах. Этот парень, проживший на свете лет двадцать пять, по-видимому, ничего не понимал в российских событиях. Что-то кольнуло в груди, но я остался тверд в своем решении.
Спрашиваю:
— Не понравилось плавать?
— Хорошо, что служу на берегу. Пропал бы я в море…
Является Маслобоев.
— Вот это новость! Одного партизана уже видели. На велосипеде появился между сопок. Вот жулики — разведку поставили, а? Точно настоящие воины. А только как увидел, что тут прибыли не в жмурки играть, — эх и стрекача задал назад! Где же им против нас! Одно только им остается — смазывай пятки и в лес…
Я напрягаю всю силу воли, чтобы не выдать своего волнения.
Вставляю с напускным равнодушием:
— Значит, никакого сражения не будет.
— А для чего лошади взяты? Догонять. Там уже начинают шлюпки спускать.
Топот ног и отдельные выкрики доносятся сверху, подтверждают слова Маслобоева, пронизывают тело как электрическим током. Но меня интересует другое. Спрашиваю, как бы между прочим:
— Где это мы остановились?
— В бухте… Как она, шут возьми, называется? Да, бухта «Отрада». Кругом сопки. Дикое место…
Машинист еще что-то говорил, но я ничего уже не понимал. Мы пришли туда, где находится мой сын. Недалеко начинается глухая тайга. В ней скрывались партизаны. Отсюда делали набеги на села, уничтожая милицию и вооружаясь. Об этом я знаю из последнего сообщения Николая. Он уверен был, что их ни за что не найдут. Но их открыли. Сейчас начнут уничтожать.
Стучало в висках, а в голове — точно размахивались мотыли. Сколько времени прошло? Я не отдавал себе отчета. Послышались первые выстрелы. Наверху топали люди, что-то кричали. Машинист убегал и возвращался обратно. Ему обязательно нужно было поделиться с кем-нибудь новостями. Он дергался, суетился, размахивая руками. Я не понимал его… А потом в помутившемся сознании вырос один вопрос, до боли расширяя череп, страшно мучительный, — почему я не потопил корабль в пути? Рушились надежды. Уязвленный, я стоял, как в столбняке.
Фуражка слетела с моей головы. Я поднял ее, посмотрел. А когда увидел маленькую дырку в козырьке, понял: через световой люк влетела пуля, ударилась о железо и сделала рикошет.
— Хорошо, что голову не задела, — заботливо отозвался Маслобоев.
Это меня отрезвило. Я взял себя в руки. Нет, от своего плана я не откажусь. Все стало ясно, как в морозное утро.
Оказалось, что не успел десант отплыть на шлюпках от борта, как партизаны, спрятавшиеся в сопках, засыпали его огнем.
Это было настолько неожиданно, что белые растерялись. Они бросили шлюпки и забрались на пароход. Все спрятались в трюмах. Я сам услышал крики раненых.
Машинист рассказывал мне дальше беззлобно, даже как будто восторгаясь:
