отказался, когда мне стукнуло шестьдесят, хотя она у меня была бы не самая маленькая, поскольку я воевал с 14 лет, а после войны работал дай Бог всякому. Но я никогда не забывал, что русские писатели от царя-батюшки пенсий не получали, на жизнь зарабатывали своим горбом. Да и хлеба нам с женой пенсия не прибавит, мы и без неё достаточно обеспеченные люди. Суммировав все это в своей башке, я сказал себе: “Оставайся независимым, а смерть придёт – встречай её за письменным столом”. И сразу мне стало легко…
…Так оно и произошло, как он задумал: и стол, и смерть. Я не оговорился, применив слово “задумал”. 13 июля 1959 года, в день своего рождения, Валентин Саввич Пикуль, в то время работавший над романом “Баязет”, сделал запись, которая заканчивалась пророчески: “…Сейчас мне 31 год, у меня сделаны два романа, задуманы еще четыре. Писал это Пикуль Валентин Саввич, русский. Родился 13 июля 1928 года, умер 13 июля 19…”
Пророчество оказалось из числа тех, что сбываются: Валентин Пикуль прожил еще ровно 31 год, всего на три календарных дня пережив самому себе намеченный рубеж: 16 июля 1990 года его сердце не выдержало, и он рухнул, не дойдя двух шагов до своего знаменитого стола, на котором лежала, ожидая авторской правки, рукопись романа о Сталинграде, задуманного им как памятник отцу и вчерне практически завершённого.
Мне на память часто приходит его ответ на мой недоуменный вопрос: почему, надписывая свои книги (у меня самого на книжной полке стоят, подаренные им, “Богатство”, “Нечистая сила”, “Эхо былого"), он никогда не ставит дату: такого-то числа и месяца, – а вместо этого пишет обычно: “В.Пикуль, XX век”.
– Да потому, – отвечено было непонятливому интервьюеру, – что некогда мне ломать голову, вспоминая, какое сегодня число и что за месяц на дворе – январь или сентябрь. Зато я помню твёрдо, что живём мы пока ещё в двадцатом веке, и этого мне вполне достаточно.
До наступления следующего, XXI века Валентин Пикуль, увы, не дожил, но если правду говорят о существовании жизни загробной, он был бы удовлетворён сполна, узнав, что книги его пережили своего автора, оставаясь, не хуже вельможного Григория Потёмкина, фаворитами при дворе Его Величества Читателя, с той существенной разницей, что опала и тем более забвение им не грозит.
Сработанный мастером в далёкую старину кабинетный стол, за который три с половиной десятилетия кряду усаживался его хозяин, добровольно обрекший себя на “сладкую каторгу” писательского труда, – он чем-то неуловимо напоминает средневековую галеру, этот немало повидавший старина-стол с поверхностью широченной, как палуба, весь в пометах прожитого времени – царапинах, чернильных пятнах. На такой посудине можно безо всякой опаски отправляться в минувшие века, благо, надёжен был гребец, сам себя приковавший к столу-галере крепчайшей из цепей – патриотической любовью к Отчизне.
В моём (и, полагаю, многих) читательском восприятии Валентин Пикуль явил собой яркий пример писателя-исследователя, первооткрывателя, равно принадлежащего и к “цеху” литераторов, и к “цеху” историков. Далёкая от сиюминутной конъюнктуры, ни в коей мере не зависящая от политических течений История, которую так спешил сообщить нам Пикуль, исходила из его преждевременно надорвавшегося сердца. Тем, кто вознамерился бы “писать как Пикуль” в надежде сравняться с ним славой, пришлось бы повторить его биографию, а это не только невозможно фактически, но ещё и не даёт ни малейшей гарантии на успех. Жизнь гребца на галере, плывущей по реке Истории, незавидна, скорее хлопотна и даже опасна, но поскольку плыть все хотят, то и роли разбирают в зависимости от удачи, от голоса собственной совести. Так, не умеющие и не желающие грести удобно устраиваются на прогулочной палубе, откуда сверху видно всё – и курс, которым движется судно, и промахи в движениях гребца…
…Садясь писать эти заметки, я решил проверить, как работает приём, которым пользовался Валентин Саввич: поставил возле компьютера его фото с дарственной надписью “В.Пикуль, XX век”. Он смотрел на меня с чёрно-белого снимка – голова слегка откинута назад и вбок, глаза чуть прищурены, в них поблескивает усмешка человека, привыкшего не бояться никого и ничего: “Ну, включайте свою машинку, спрашивайте, обязуюсь говорить правду, только правду, ничего кроме правды”. Серого цвета рубаха расстегнута у ворота ровно настолько, чтобы из-под неё был виден край матросской тельняшки – ни дать ни взять корабельный юнга военной поры, только заметно повзрослевший. Так мы и пообщались, словно в те давние времена, ведя неспешную беседу, на сей раз – безмолвную.
Мне кажется, приём с портретом не подвёл, сработал в лучшем виде…
– на раздаче.
– o капитан первого ранга
КГБ – Комитет Государственной Безопасности
Философ – центральное действующее лицо повествования, прозванный так за то, что очень любил читать энциклопедии и другие подобные книги, а потом пускался в длинные рассуждения чаще на философские темы.
Шпигат – отверстие в палубе для слива воды за борт (кличка пса).
Комингс – порог.
Мастер – так на судне называют капитана.
Открытая верхняя палуба над ходовым мостиком (рубкой).
Траверз – направление от борта судна вбок под прямым углом.
Фок-мачта – первая, носовая мачта.
Кадры – имеется в виду отдел кадров пароходства.
ЧЗМ – сокращенный титул заместителя начальника пароходства.
Брашпильс – искаженная фамилия Брашкиса. (Брашпиль – на судне лебедка для поднятия якоря).
КМ – титул капитана.
Тосмаре – район военного порта Лиепаи.
ЧМ – титул начальника пароходства
ЧП – чрезвычайное происшествие
Старпом – старший помощник капитана.
катала – представитель одной из воровских специализаций, профессиональный карточный игрок, шулер.
с топовой площадки тяжеловеса – с верхней площадки тяжеловесной грузовой стрелы.
Маркони – устоявшееся прозвище радиста в судовых экипажах; не обделены и
