— Я посылаю Дибича на вылазку, попытаться пробиться через ряды осаждающих — говорил между тем Эссен, — я должен знать, как они восприняли эти новости. Вы составите мне компанию, сэр?
— Конечно, — ответил Хорнблауэр, с трудом отрываясь от своих мыслей.
Усталость — он теперь постоянно чувствовал себя усталым — постепенно брала своё и, при сохранившейся ясности мысли, Хорнблауэр чувствовал себя немного «воздушным» — как говаривали про пьяных в деревне, когда он был еще мальчишкой. Он объявил Бушу о своём убытии.
— Да вы же совершенно измотаны, сэр, — запротестовал Буш, — от вас только тень и осталась. Пошлите кого-нибудь другого, сэр. Пошлите меня. Пошлите Дункана. Вы уже сделали все, что было необходимо, сэр.
— Еще не все, — коротко ответил Хорнблауэр, но все же снизошел до того, чтобы еще немного задержаться и рискнул предложить Эссену освежиться, предполагая, что им придется выпить по бокалу в честь этих славных новостей.
— Благодарю, вас, нет, — отказался губернатор к облегчению Хорнблауэра, — Дибич атакует в сумерках, а дни сейчас короткие.
— Возьмете свой катер, сэр, не так ли? — вежливо настаивал Буш, — захватите с собой хотя бы Брауна.
Буш вел себя как заботливый отец по отношению к непослушному сыну, как наседка, трясущаяся над единственным цыпленком. Он всегда нервничал из-за того, что его драгоценный коммодор так доверял этим непредсказуемым русским; Хорнблауэр улыбнулся беспокойству Буша.
— Все что угодно, чтобы только вы успокоились, — сказал он.
Катер Хорнблауэра следовал за лодкой губернатора по свободному ото льда каналу; Хорнблауэр, вместе с Эссеном сидел на корме русской шлюпки. Дул пронизывающий ветер, небо было серым.
— Снова пойдет снег, — заметил Эссен, поглядывая на облака, — Боже, помоги французам.
При полном отсутствии солнечных лучей, в воздухе стоял смертельный холод. Хорнблауэр подумал о французах, бредущих по безлюдным равнинам России и ему вдруг стало их жаль.
К вечеру снег действительно пошел, засыпая реку и деревню, украшая такими мирными белыми холмиками разрушенные валы, разбитые пушки и могилы, которыми была усеяна вся деревня. Было уже почти совершенно темно, когда выносливые русские гренадеры сосредоточились в траншеях, а затем бросились вперед, на вылазку сквозь неприятельские линии. Они прошли не более, чем половину ничейной земли, как по ним ударили пушки, разрывая сплошную пелену падающего снега яркими оранжевыми вспышками своих выстрелов.
— Никаких признаков отступления, — прокомментировал Клаузевиц, наблюдая жаркую схватку вместе с Эссеном и Хорнблауэром с галереи под куполом церкви.
Если нужны были еще какие-либо доказательства, то их как раз и представил атакующий отряд, когда в полной темноте он отхлынул к деревне, потеряв почти десятую свою часть. Осаждающие встретили вылазку решительным отпором; их патрули внимательно наблюдали за ничейной полосой, а в траншеях было достаточно войск. В довершение всего, они открыли огонь из осадных батарей; земля сотрясалась от грохота разрывов и ночная тьма вновь была осветилась пламенем выстрелов. В темноте трудно было удерживать правильный прицел и установить верное возвышение орудий; лишь некоторое время над деревней летали шальные ядра. Все они упали с большим перелетом, так что даже войска, стоящие у самой Двины, вынуждены были укрыться в траншеях. Затем начали сыпаться бомбы, выпущенные мортирными батареями, которые осаждающие установили во второй линии траншей. Они падали по крутой траектории и взрывались там и тут — повсюду, каждые две или три минуты, разбрасывая вокруг фонтаны огня и осколков или просто шипя, когда, по случаю, попадали в достаточно глубокие сугробы снега, в котором гасли их фитили.
— У них достаточно боеприпасов, чтобы раскидывать их куда попало, — проворчал Эссен, плотнее запахивая плащ.
— Возможно, они готовят ночную контратаку, — произнес Клаузевиц, — я буду держать войска в траншеях, на случай если неприятелю захочется овладеть ими.
Как раз в это время пристальное внимание Хорнблауэра было обращено на батарею из четырех тяжелых орудий, которая стреляла стройными залпами с короткими интервалами. Он смотрел, как четыре языка пламени появлялись снова и снова, так, что когда промежуток между залпами был несколько длиннее предыдущего, он сначала успевал удивиться отсутствию звука, а затем — его неожиданному появлению. Вспышки на краткие мгновения опять разорвали ночную тьму, но Хорнблауэр вдруг поймал себя на том, что задумывается, чем же последний залп, отличается от предыдущих, кроме более длительной задержки, которая ему предшествовала. Одна из вспышек — крайняя справа — была не такой отчетливой, как три остальных, длиннее и менее яркая. Возможно, неверно рассчитан заряд. Прогремел еще один залп и стали видны только три вспышки — крайняя правое орудие не выстрелило. Возможно, на нем выбило втулку казенника, как это иногда бывает с пушками. Еще один длительный промежуток и новый залп — теперь уже две резкие вспышки, причем одна длиннее другой. В следующий залп опять дали только два орудия и Хорнблауэр, наконец, понял, что происходит. Он потянул Эссена за рукав.
— Они расстреливают свои осадные пушки, — сказал Хорнблауэр, — стреляют по нам и в каждом залпе дают хотя бы пару выстрелов по цапфам одного из орудий. Вон там было четыре пушки, ваше превосходительство, а теперь — смотрите — только две.
— Может быть, — согласился Эссен, вглядываясь во тьму.
— Стрельба стихает, — заметил Клаузевиц, — но, возможно, это оттого, что им надоело попусту тратить боеприпасы.
Теперь там, где стояла батарея, мелькнула лишь одна вспышка, в которой явно было что-то странное.
— Последнее орудие батареи, — прокомментировал Эссен, — наверное, они подорвали его усиленным зарядом.
Он направил в темноту подзорную трубу.
— Взгляните на их главный лагерь, — добавил губернатор через минуту, — обратите внимание на огни костров. Они вроде бы горят ярко, но…
Хорнблауэр внимательно вгляделся в отдаленные ряды бивуачных костров, тускло мерцающих в ночи. Он повел подзорной трубой из конца в конец линии, пытаясь охватить ее всю. Ему показалось, что по крайней мере один из огней замигал и погас, но полной уверенности в этом не было. Глаза слезились от холода и напряжения, а пока он протирал их, Эссен с треском сложил свою подзорную трубу.
— Костры гаснут, — сказал он. Я в этом уверен, а ведь в такую ночь ни один солдат не позволил бы своему костру погаснуть. Клаузевиц, готовьте своих солдат к атаке. Дибич…
Губернатор начал раздавать приказы. Хорнблауэру на мгновение стало жаль русских солдат, скученных в промерзших траншеях, удрученных полученным отпором и потерями, которым теперь снова приказывали идти в атаку туда, где их, вероятно, ожидала таящаяся в ночи опасность. Внезапный порыв ледяного ветра пронизал его до костей, несмотря на плащ, в который он был закутан.
— Вот вы где, сэр, — неожиданно произнес голос Брауна над самым его ухом, — Я принес вам одеяло. Давайте завернем вас в него, а поверх натянем плащ. А вот и ваши перчатки, сэр.
Ловко, несмотря на темноту, Браун обмотал его одеялом, так, что одетый поверх плащ удерживал его концы на плечах. При дневном свете это, конечно, будет выглядеть фантастически, но, к счастью, пока было все еще темно. Хорнблауэр продрог и притоптывал ногами, пытаясь немного согреть их.
— Клаузевиц, ваши солдаты хоть когда-нибудь пойдут в атаку? — рычал Эссен, — сколько сейчас времени? Час ночи? Пошлите кого-нибудь к командиру бригады и передайте, что я выгоню его со службы, если он немедленно не двинет своих солдат в наступление.
После долгого, леденящего душу ожидания, они заметили в темноте несколько крошечных вспышек пламени — мушкетные выстрелы во второй линии траншей.
— Ха! — воскликнул Эссен.
Пришлось еще довольно долго ждать, прежде чем пришли первые донесения. Наступающие нашли первую линию траншей покинутой, за исключением нескольких пикетов. Теперь русские среди тьмы и снега продвигались вперед, к главному лагерю.
