— Дело в том, что на «Аскольде» бушпритная проводка сделана не по штату, а так как Вы изволили приказать описать мне снасти бушприта именно на «Аскольде», а не штатную проводку на фрегате, я Вам и описал именно данную конкретную проводку! — разъяснил Миклуха свою позицию.
На батарейной палубе стало так тихо, что казалось, было слышно, как жужжит одинокая залетевшая муха.
— Пойдемте на бак! — наконец выдавил из себя Верховский. — Всем остальным продолжать экзамен!
Вместе с Миклухой они прошли в нос фрегата. Там, оставив кадета, Верховский сам влез на нок[3] бушприта, где все подробно осмотрел.
После этого оба так же молча вернулись в батарейную палубу. И только заняв свое председательствующее место, грозный капитан 1-го ранга во всеуслышание заявил:
— Кадет оказался прав, на «Аскольде» вооружение бушприта действительно не по штату!
После чего пожал Миклухе руку и поздравил с отличным ответом.
Стараясь сохранить невозмутимый вид, Миклуха ликовал — выйти из поединка с самим Верховским до него еще не удавалось никому! Надо ли говорить, что остаток дня он проходил в героях, снова и снова рассказывая друзьям в лицах, как мрачно лазил Верховский по бушприту, как насупленной, он шел обратно, как честно признал свое поражение и поздравил Миклуху с победой.
В апреле 1872 года Миклуха надел мундир с золотыми нашивками, галунами и пристегнул слева к поясному ремню настоящий палаш. По сложившейся традиции гардемаринов еще до выпуска расписывали по флотским экипажам. Что касается Миклухи, то его расписали в 4-й флотский экипаж.
Выйдя в первый раз с палашом на улицу, Миклуха с товарищами чувствовали себя необычайно важными. Правда, во время ходьбы с непривычки палаши путались у них между ногами, но зато с каким превосходством они смотрели на других мальчиков, которые оружия не имели. Особенно щегольским считалось у гардемаринов, когда палаш, ударяясь о ногу, издавал дребезжание. Для этого в ножны опускали серебряный гривенник, и тогда дребезжание приобретало особую мелодичность и становилось очень громким. Надо ли говорить, что заготовленные загодя гривенники были пущены в дело, едва палаши попали в нетерпеливые кадетские руки.
В этом же году Миклуха начал больше интересоваться барышнями и теперь по воскресеньям посещал квартиры своих товарищей, где общался с их сестрами, кузинами, а также с подругами этих сестер и кузин.
Ходил в гости и в Институт благородных девиц, где обитали все те же сестры и кузины. Миклухе доставляло большое удовольствие появляться на этих приемах, конечно, главным образом чтобы показать себя. Нравилось появиться в красивом белом зале с колоннами. Нравилось, как дежурные институтки подходили и спрашивали, кого вызвать, а три грозные классные дамы, как аргусы[4], наблюдали, чтобы не нарушались все сложные правила приличия при общении гардемарина с воспитанницей. Поэтому встречи происходили в веселых разговорах, сидя на некотором расстоянии друг от друга на стоящих вдоль стен красных бархатных диванах. Ах, как хороши были эти кузины-институтки в зеленых, красных и синих платьях, с белыми передниками и пелеринками, чинно сидевшие и скромно поглядывавшие по сторонам!
Глава вторая
«ОБЩЕСТВО КИТОЛОВОВ»
Незадолго до выпуска Миклуха со своими друзьями попал в очень неприятную ситуацию, которая могла закончиться для него весьма печально. Началось с того, что вечерами Миклуха с товарищами собирались в дальней, курительной, комнате и, рассевшись на подоконниках, вели разговоры, далекие от обычных кадетских тем. Гардемарины были ребятами любознательными, да и знакомства в столице имели обширные, поэтому читали не только то, что рекомендовалось, но и то, что не рекомендовалось. Запретный плод, как известно, всегда особо сладок. Поэтому, сидя на курительных банкетках и на подоконниках, гардемарины горячо обсуждали работы Герцена и Добролюбова, до хрипоты спорили о Белинском и Чернышевском. Огромной популярностью пользовалась и запрещенная книга Лассаля «Положение рабочего класса». По рукам тайно ходил роман Чернышевского «Что делать?», до хрипоты спорили о философском подтексте снов героини этого произведения. Для русской молодежи того времени «Что делать?» был настоящим откровением. Заводилой политических разговоров был Коля Суханов — длинный и худой юноша с тонкими капризными губами. Суханов по праву считался самым талантливым и знающим в роте. Больше всего он обожал химию, которую Миклуха, наоборот, терпеть не мог. Поэтому перед экзаменами Суханов обычно подтягивал Миклуху по химии, а тот, в свою очередь, его по астрономии. Родители подарили Суханову фисгармонию, на которой тот вечерами в спальной комнате развлекал товарищей, играя плясовые.
Постепенно из числа самых яростных политических спорщиков образовалась небольшая группа, члены которой гордо именовали себя «революционерами». В число «революционеров» входили кадеты: Коля Суханов, Коля Юнг, Петя Серебренников, Леня Добротворский и некоторые другие. Вольнодумцы мечтали о республиканском строе, всеобщем братстве и равенстве. Взглядов своих особенно не скрывали, доносительство было у гардемаринов не в чести.
Выстраивая хронологию последующих событий, необходимо особо подчеркнуть, что большинство кадетов-«революционеров» в будущем ожидала блестящая карьера, их имена на раз заносилось в списки лучших воспитанников, а в истории России они неразрывно связаны с героикой Русско-японской войны. Думается, это было неслучайно, так как в кружок вольнодумцев входили наиболее развитые, думающие и радеющие за Отечество мальчишки.
Далее события развивались следующим образом. В свое время поступление в училище Миклухи и его друзей совпало с приходом туда нового начальника — капитана 1-го ранга Епанчина. Пунктуальный и строгий Епанчин сразу же завел специальный «кондуитский журнал», в который ротные командиры обязаны были записывать любые, даже малейшие, подозрения в отношении какого-либо кадета или гардемарина. Делалось это как бы с благой целью: уберечь будущих офицеров от зловредных либеральных влияний. По сути же начинался самый настоящий сыск. Впрочем, Епанчин как в воду глядел.
Первым в «кондуитский журнал» угодил еще кадетом Петя Серебренников. Случилось это осенью 1872 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой — все обходилось. Серебренников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, — инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебренников вышел навстречу.
— Ах ты, нигилист чистой воды! — покачал головой инспектор, отбирая у Петра журнал «Отечественные записки».
Перед Епанчиным сразу встал вопрос, где юноша пристрастился к этой литературе? Ответ, думается, дает известный в ту пору писатель П.Д. Боборыкин, учившийся несколько раньше в Нижегородской гимназии: «…я видел большой интерес к чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах „Отечественные записки“ и „Современник“ у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журнал». Видимо, так обстояло дело тогда не только в Нижегородской гимназии.
Теперь Епанчин уже предметно занимался поиском вольнодумцев. Вскоре по ряду косвенных опросов и личных наблюдений ему стало ясно, что в училище тайно существует некий политический кружок. Так что, отдавая приказ «доглядать» за воспитанниками, начальник училища мог поздравить себя: в так называемом тайном обществе состояло более двадцати кадетов и гардемаринов. Теперь перед Епанчиным стояла нелегкая дилемма: докладывать ли о своем открытии наверх или постараться разобраться во всем и разрулить ситуацию самому. Епанчин предпочел второй вариант, о чем вскоре пожалел.
