Мне стало страшно, и я крикнул:
– Станислав! Это большой порт. Похож на Нью-Йорк. Посмотри, сколько огней.
Станислав проснулся, оглянулся по сторонам, взглянул сквозь редеющий туман на берега реки, протер глаза, потом поднял их вверх и сказал:
– Тебе снится, Пиппип, огни большого города – это звезды. Да тут никакого берега. Мы в открытом море. Разве ты этого не чувствуешь по длине волн?
Он не мог убедить меня. Мне все же хотелось поплыть к берегу, к горящему огнями городу. Но когда я попробовал развязать веревку, руки мои бессильно повисли, и я уснул.
Жажда и голод разбудили меня. Был день.
Станислав взглянул на меня опухшими глазами. Мое лицо покрылось струпьями от соленой воды. Я заметил, как Станислав давился, словно намереваясь разжевать свой собственный язык, словно он мешал ему, заграждая собой дыхательное горло.
В его глазах вспыхнула ненависть, и он резко сказал:
– Ты всегда говорил, что вода на «Иорикке» воняет. Это неправда. Там была ключевая вода, чистейшая ключевая вода из соснового леса.
– Вода никогда не воняла, – подтвердил я. – И была холодна, как лед. И кофе тоже было превосходно. Я никогда его не ругал.
Станислав закрыл глаза. Спустя некоторое время он вздрогнул и закричал:
– Без двадцати пять, Пиппип, вставай! Иди за завтраком. Вынеси золу. Но сначала завтрак. Картофель в мундире и копченые селедки. И кофе. Много кофе. И прихвати с собой воды.
– Я не могу встать, – ответил я. – Я устал, сломился. Тебе придется сегодня одному таскать золу. А где же кофе?
Я слышал, как кричал Станислав, но он был в двух милях от меня.
Потом распахнулись дверцы трех топок, и стало нестерпимо жарко. Я побежал к вентилятору, чтобы глотнуть воздуха. Но кочегар-испанец закричал мне: «Пиппип, закрой дверцы, пар падает!» Весь пар собрался в кочегарке, и становилось все жарче и жарче. Я подбежал к корыту, в котором стояла вода для тушения шлака, чтобы утолить жажду, но вода была соленая и противная на вкус. Я задыхался и снова пил эту воду; топка была широко распахнута над самой моей головой, высоко в небе, и это было солнце, и я пил морскую воду.
Потом я снова уснул, дверцы топок были закрыты, а кочегар залил кочегарку водой из корыта, – я был в открытом море, и огромная волна захлестнула нашу доску.
– Это «Иорикка»! – закричал Станислав где-то далеко-далеко от меня. – Это корабль смерти. Гавань. Вон стоит норвежский корабль. На нем есть питьевая вода. Разве ты не видишь, Пиппип?
Обеими руками, сжатыми в кулаки, Станислав указывал в далекое море.
– Где «Иорикка»? – крикнул я.
– Разве ты не видишь ее, Пиппип? Вон она. Шесть решеток вывалилось опять. Проклятие. Теперь уже восемь. Черт тебя возьми, где же кофе, Пиппип? Вы опять весь выдули? Это тебе не замазка, собака ты, это масло. Давай в таком случае чай, будь ты проклят!
Станислав метался, показывая то в одном, то в другом направлении, и спрашивал, не вижу ли я «Иорикку» и гавань.
Но меня это уже не трогало. Мне было больно повернуть голову к гавани.
– Мы сбились с пути! Мы сбились с пути! – заревел Станислав. – Мне надо на «Иорикку»! Решетки все выпали. Кочегар лежит в котле. Где вода? Разве вы не оставили мне кофе? Мне надо на «Иорикку», на «Иорикку». – Он ухватился за бечевку, стараясь ее развязать. Но он не мог развязать узлов. Он рвал, как безумный, и затягивал их еще туже. – Где лопата? – крикнул он. – Я должен разрубить веревку.
Но бечевка держалась недолго. Станислав рвал и дергал ее с таким ожесточением, что постепенно освобождался от нее. Последний узел он разорвал.
– «Иорикка» уйдет. Скорей. Пиппип. На «Норвежце» есть питьевая вода. Видишь, нам машут кружкой. Я не останусь на корабле смерти.
Станислав ревел все ожесточеннее.
Он висел еще на одной ноге, но вот он и там разорвал бечевку.
Все это я видел на расстоянии многих миль, как на картине или в зрительную трубу.
– Вот «Иорикка». Шкипер взял под козырек.
Станислав крикнул это и посмотрел на меня остекленевшими глазами.
– Пойдем со мной, Пиппип. Чай и сладкие пироги с какао. И вода, Пиппип.
Да, это была «Иорикка». Я видел ее ясно. Я узнал ее по ее пестрому сумасшедшему наряду и по ее мостику, который висел в воздухе, словно не принадлежал к кораблю.
Это была «Иорикка», и теперь они сидели за завтраком или ужином или ели сливы в синеватой крахмальной жиже. Чай был недурен. Чай был хорош и без сахара и молока. И вода для питья не воняла.
Я начал развязывать узел моего каната. Но я не мог его развязать. Тогда я позвал Станислава, чтобы он мне помог. Но ему было некогда. Он не мог высвободить свою ногу и работал, как безумный. В довершение всего у него открылись раны на голове, оставшиеся после побоев.
Кровь текла у него по лицу, но он не обращал на нее внимания.
А я дергал и дергал свой канат. Но он был слишком толст и не поддавался. Я не мог ни перетереть его, ни высвободить своего тела и запутывался в нем все больше и больше. Тогда я стал искать топор, нож или лопату, которую мы выправили со Станиславом, чтобы сделать из нее деревянную мачту, но компас опять попал в воду, и приходилось вылавливать его перегоревшей решеткой. Канат не поддавался. Узел затягивался все туже и туже. Это приводило меня в неизъяснимое бешенство.
Станислав наконец высвободил ногу.
Он обернулся вполоборота ко мне и воскликнул:
– Пойдем, Пиппип! Тут всего только двадцать шагов. Решетки все выпали, уже без двадцати пять, да, да. Вставай, скорей. Таскать золу.
Но лебедка визжала: «Это не «Иорикка», – и я кричал вслед за ней так громко, как только мог:
– Это не «Иорикка»! Это не «Иорикка»! Здесь нет никакой «Иорикки».
Я ухватился за канат в смертельном страхе, потому что «Иорикка» ушла, и я видел только море, море и однообразные гребни волн.
– Стасинковзлов, не прыгай! – Я крикнул это, охваченный ужасом; я не мог вспомнить его имени, выскользнувшего у меня из памяти. – Станислав, не прыгай! Нет! Нет! Останься здесь.
– Она спускает якорь. Я не пойду на корабль смерти. Я лучше вернусь на «Иорикку». Вернусь, вернусь! Иди за мной!
И он прыгнул. Он прыгнул. Тут не было гавани. Тут не было корабля. Тут не было берега. Одно море. Одни волны.
Он взмахнул несколько раз руками. И скрылся навсегда.
Я посмотрел на дыру, в которой он исчез. Я видел ее где-то в бесконечной дали. И я воскликнул:
– Станислав! Лавский! Брат! Дорогой, дорогой товарищ, сюда! Сюда! Гой-го! Гой-го! Сюда! Сюда!
Он не слышал. Он не вернулся. Он не вынырнул из воды. Здесь не было корабля смерти. Здесь не было гавани. Здесь не было «Иорикки». Он не выплыл больше, нет, сэр.
И это было непостижимо. Он не выплыл больше, и я не мог понять, как это произошло.
