Ознакомительная версия.
— Отлично, — резюмировал де ля Шатр. — Что ж, будем готовиться! Следующей ночью нам придется хорошо поработать. Думаю, парижский прево поставит на Монфоконе усиленную охрану; Гийом де Гурмон — хитрая бестия.
— Справимся, — уверенно ответил Шарль де ля Рош. — У меня есть двенадцать человек закаленных бойцов, из них пятеро — отличные стрелки.
— Люди надежные? — спросил де ля Шатр.
Де ля Рош улыбнулся и ответил:
— Кое-кого вы знаете… Например, Эврара Англичанина.
— Все, больше вопросов не имею, — де ля Шатр понял, что его товарищ набрал отряд из бывших наемников, с которыми им приходилось делить в свое время все невзгоды и тяготы воинского бытия.
Мрачное действо началось ближе к обеду. Впрочем, казнь для жителей Парижа была сродни празднику. Раймон де ля Шатр, переодетый клириком, пробирался в толпе, которая орала, свистела и улюлюкала. Святые отцы вызывали наименьшее подозрение у стражи и пользовались некоторыми поблажками даже в случае смертного приговора, поскольку закон запрещал применение смертной казни к людям духовного звания.
Каждый из осужденных рыцарей нес в руках грубо сработанный деревянный крест. Процессия сопровождалась криками глашатаев, звуками труб и барабанов. Время казни прево выбрал наиболее удобное для большинства жителей города — обычный рыночный день. В религиозные праздники казни не проводились, раннее утро тоже исключалось — народ должен был проснуться.
Приговоренным дворянам полагалась особая королевская «милость» — они были в своей одежде, шли пешком и без оков. Обычно того, кто был обвинен в умышленном убийстве, тащили к месту экзекуции за ноги, виновный в случайном убийстве шел сам, но его руки были связаны спереди. Королевского чиновника, уличенного в изготовлении фальшивок, клеймили цветком лилии, его голову украшала корона из сфабрикованных им же документов. А за измену королю, как в случае с бретонскими рыцарями, полагалось рубить головы; тела казненных потом цепляли на виселицу.
Эшафот для личных врагов короля Филиппа подновили. На высоком помосте, чтобы всем собравшимся было хорошо видно, поставили новую колоду. Место казни окружила городская стража; в этот день более многочисленная. Мало того, Монфокон охранял еще и конный отряд французских рыцарей, закованных в броню — как перед сражением. «Да-а, для освобождения Оливье де Клиссона и других бретонцев пятидесяти рыцарей явно было бы маловато…» — вспомнив слова де ля Роша, подумал шевалье, наблюдая за последними приготовлениями.
Все шло своим чередом — как было заведено исстари: палач, здоровенный детина в черном платье и маске-колпаке из красного сукна с прорезями для глаз и рта, встречал осужденного перед эшафотом и переодевал его в белую рубашку смертника без воротника. Расставание с одеждой символизировало окончательное прощание с жизнью и с тем местом в общественной иерархии, которое ранее занимал каждый из рыцарей. Такое переодевание было неотъемлемой частью ритуала. Затем королевский глашатай громко зачитывал собравшимся прегрешения каждого осужденного перед короной, палач брался за топор. Мощный замах… и отрубленная голова падала в лоток, а потом скатывалась на землю — чтобы не заливать кровью эшафот.
Когда пришел черед Оливье де Клиссона, он поднял голову к пасмурному небу, перекрестился и громко произнес: «Прощай, любовь моя!» — будто Жанна могла его услышать. Затем он поцеловал маленький серебряный образок на груди палача, преклонил перед ним колени и с вызовом молвил:
— В моей смерти виноват только один человек — король! Тебе же я прощаю все — ты всего лишь исполняешь свой долг.
Толпа заревела, раздалась брань в адрес рыцаря, кто-то бросил в него камень, но стража быстро успокоила буянов. Когда Оливье де Клиссон вспомнил короля, присутствующий на казни прево уже хотел приказать, чтобы ему заткнули рот кляпом, но рыцарь замолчал и положил голову на колоду. Поднялся топор палача, и душа Оливье покинула его тело.
Раймон де ля Шатр хорошо слышал последние слова рыцаря; ему даже почудилось, что он увидел некое эфемерное, прозрачное облачко, отделившееся от тела и улетевшее ввысь. Шевалье мысленно сказал: «Упокой, Господи, невинную душу!» и мрачно потупился. Увы, наказание не оканчивалось в момент смерти на эшафоте. Душа умершего осужденного должна была страдать и после нее, так как тело оставалось подвешенным, а не преданным бренной земле…
Ночь после казни возле Монфокана выдалась бурной. Ближе к вечеру поднялся сильный ветер, а затем, уже после того, как наступила темнота, началась сильная гроза. Она обошла Париж: почти до полуночи, ветер выл, как взбесившийся пес, грохотали раскаты грома, сверкала молния.
Стражники, оставленные для охраны виселицы, в страхе крестились и читали молитвы при виде огненных столбов, выраставших в ночной тьме почти рядом с Монфоконом. Увы, им негде было спрятаться, кроме как на постоялом дворе перед стенами Парижа, неподалеку от аббатства Сен-Лоран, возле старой мельницы. Там находилась премиленькая таверна под названием «Хромой мельник», которая никогда не закрывалась, даже ночью. Конечно, ее посещали разные подозрительные личности, но отряд закованных в броню копейщиков был слишком многочисленным, чтобы бояться кого-либо.
Посовещавшись, стражи единогласно решили: тела казненных никуда не убегут, а собственная жизнь дороже; кому охота попасть под огненное копье небесного громовержца? Они вообще не понимали, зачем их поставили возле виселицы в таком большом количестве — пятнадцать человек, заставив вооружиться до зубов. Сержант дал команду, и стражники дружной гурьбой, чуть ли не бегом, направились в таверну, чтобы пересидеть там непогоду.
Едва они ушли, как тени возле Монфокона сгустились еще больше, из темноты проступили фигуры вооруженных людей. Большинство из них держало в руках арбалеты, изготовленные к стрельбе.
— Счастливчики… — нервно хохотнув, сказал Франсуа, кивнув в сторону удалившихся стражников.
— Ну и славно, — ответил Раймон де ля Шатр. — Значит, Господь не хочет их гибели. Да и на нас не падет невинная кровь. Что там с замком?
Возле ворот возился известный парижский взломщик по имени Рыжий Гастон. Он ковырялся в замочной скважине какими-то железками и что-то тихо мурлыкал под нос. Гастон был счастлив — не каждому взломщику выпадает честь открыть ворота Монфокона! Тем более что замо́к здесь был большой и сложный. Вор уже мысленно смаковал, как расскажет о своем ночном приключении друзьям и насколько после этого вырастет его известность. «Славное дельце! — думал Рыжий Гастон. — А главное, безопасное». И плату за него он получил достойную — две золотые монеты.
Ознакомительная версия.
