Снизу доносился мерный шум — это уцелевшие матросы, стоя чуть ли не по грудь в воде и драгоценностях, поскальзываясь на жемчугах с бриллиантами и, то и дело матерясь, выкачивали скопившуюся в трюме воду. Лауритц встал и потянулся. Все тело ломило так, словно бы его вчера швыряло об пол и стены…а, впрочем, так же оно и было. Рыжий подошел к фальшборту и вдохнул немного воздуха. Именно немного, потому что ему даже воздух с трудом лез в глотку, чего уж было тогда говорить о воде и пище. Кругом простирался морской пейзаж, удивительным образом сочетавший в себе безмятежность одновременно с обреченностью. На кристально чистой воде, на всем пространстве, доступном глазу, на разном расстоянии друг от друга были раскиданы обломки кораблей. Они были там еще со вчерашнего дня, но судовой врач обратил на них должное внимание только сегодня. Так много самых разных деталей, что если выловить их все, то хватило бы на сборку пары-тройки полноценных кораблей… Кстати, вскоре среди обломков было обнаружено и выловлено несколько еще живых (еле живых) людей. Не со «Сколопендры», с других кораблей. И моряки подняли их на борт, потому что в них проснулось удивительное чувство солидарности, какое могут испытывать только погорельцы к погорельцам. Ведь они тоже потерпели крушение и могли оказаться в таких же условиях, тогда их спасла бы только вовремя протянутая рука помощи…
«Золотая Сколопендра» оказалась единственным выжившим судном на многие мили вокруг, как бы смешно это сейчас ни звучало, ей повезло намного больше всех. А бедолаги, обнаруженные за бортом, доказывали собственным примером, что и в этом бешеном водовороте реально было выжить. Это давало хоть какую-то надежду на то, что чудовищный шторм, штормовое чудовище могло смилостивиться над оказавшимися за бортом. Если так рассуждать, то оставалась и тень надежды…тень тени надежды на то, что и Шивилла выжила.
Лауритц просто отказывался верить в то, что ее уже не было с ними, в его голове это просто не укладывалось. Как так может быть? Вот она была, была все время, была…а потом ее внезапно не стало. Так разве бывает?.. Сама мысль об этом вызывала у Ларри ощущение, будто бы у него сердце вырвали живьем из груди… Хотя он-то как медик прекрасно понимал, что после таких процедур люди вообще не живут, и сейчас он на самом деле испытывает нечто менее болезненное. Но не намного.
В момент, когда доктор в очередной раз предавался невеселым раздумьям, кто-то тронул его за плечо. Синие глаза полыхнули искрой безумной надежды и снова потухли, когда, резко обернувшись, он увидел перед собой старпома с рукой на перевязи.
— Как ты, сынок, держишься? — мягко поинтересовался одноглазый. Рыжий кивнул и промычал дежурное «угу», не раскрывая рта. — Тогда держись крепче и держи вот это… Оно застряло в щели между досками на капитанском мостике, а я сразу и не заметил… — старик запустил руку в карман и опустил на протянутую ладонь доктора золотые капитанские часы. Их цепочка оборвалась, а крышка, выполненная в виде половинки раковины аммонита с изумрудом в центре спирали, отломалась и пропала, часовое стекло треснуло, и в собравшейся под ним воде перекатывался овальный пузырек воздуха. Но это, без сомнения, были часы мадам Гайде, их стрелки застыли на пяти минутах первого. — Я думаю, они должны остаться у тебя.
— Спасибо, — прошептал Ларри, сжимая маленький холодный предмет в кулаке.
— А теперь можешь пройти со мной в капитанскую каюту?
— Зачем?..
— Да вот сам не знаю… Веселый Сэм нас созывает, говорит, есть у него что-то очень важное.
— Вот уж не лежится ему на месте… Явно хочет, чтобы его легкие в фарш превратились…
— Такие люди, как он — они словно тараканы, вон те большие, шипящие. Их черта с два раздавишь, от них так просто не избавишься… Так что за него уж не беспокойся. Ты лучше за себя побеспокойся — на тебе лица нет.
Войдя в капитанскую каюту, которая сравнительно неплохо сохранилась по сравнению с прочими помещениями, они сразу могли лицезреть традиционно невеселого Веселого Сэма и его капитана, рассевшегося за капитанским столом. Лауритца эта картина сразу натолкнула на самые нехорошие опасения, но когда он невзначай обронил Хельмуту: «Пшел вон отсюда», а тот не стал спорить и поспешно встал с чужого места, доктор решил, что речь пойдет все-таки не о добровольно-принудительной смене капитана. И снова ошибся в своих предположениях.
— Итак, все в сборе… — похоронным тоном протянул Самуэль. — Я хотел еще пригласить капитана Ламберта, но мне сообщили, что он не сможет подойти сейчас. Занят он — напивается где-то внизу… Так вот, господа, я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить известие, которое кому-то может показаться печальным, кого-то обрадовать, а на кого-то произвести двойственный эффект, — все были заинтригованы, но перебивать Улыбаку никто не стал, желая поскорее узнать, каким же секретом он владеет. А тот жестом не очень ловкого фокусника достал бутылку из темного стекла, внутри которой помещался свернутый в трубочку лист. — На днях я имел честь поближе пообщаться с мадам Гайде… И не делайте, пожалуйста, такие лица. Я не виноват, что у вас всех одна похабщина на уме. Так вот, и я помог ей составить одну бумагу очень интересного содержания… Представляю вашему вниманию последнюю волю усопшей. Это вам, доктор, — он протянул бутыль судовому врачу. — Возьмите, проверьте целостность печатей, прочитайте, в конце концов.
— Не говорите так. Вполне возможно, что мадам Гайде еще жива, — Ларри перевел взгляд с Сэма на бутылку, потом снова на Сэма, но не шелохнулся.
— Ладно-ладно, — скривился бывший юрист. — Хорошо, как скажете, она жива. Но я-то, я могу врезать дуба в любой день, хоть завтра, хоть сегодня. Так что позвольте мне поскорее справиться с возложенной на меня обязанностью и скинуть эту ношу, а то мне и так не особо легко дышится.
Доктор не стал спорить и протянул вперед руку, сам поразившись тому, как она дрожит. Взяв бутылку, он пару минут в нерешительности вертел ее в руках, завороженно следя за бликами и мутными отражениями на ее холодных круглых боках, будто бы боялся выпустить из нее джинна, но потом все же срезал с горлышка слой красного сургуча и вытащил пробку. Вытряхнул свиток и посередине обнаружил такую же красную печать, неаккуратно придавленную крышечкой от небезызвестных карманных часов, сломал ее и развернул шуршащую бумагу. Изнутри она оказалась исписана четким каллиграфическим почерком, выдававшим человека педантичного.
— Читайте вслух, пожалуйста, при свидетелях, — попросил Самуэль. И Лауритц вполголоса зачитал следующее послание:
«Дорогой сэр доктор Траинен, милый мой Лауритц.
Если ты читаешь это письмо, значит, меня, вероятнее всего, уже нет в живых.
Очень надеюсь, что с этой треклятой писулькой не произойдет никакого недоразумения. Но если вдруг ее найдут при моей жизни, прошу вернуть мне в руки и получить по шее за чрезмерное любопытство. А если она попадет в руки тому, кому не адресована, и он попытается воспользоваться ею в своих корыстных целях, то я обещаю являться этой особе в виде привидения (страшного до икоты, в этом даже не сомневайтесь).
Я очень часто отрицала в себе все женское, но тут не иначе как женская интуиция подсказывает мне, что ты меня переживешь, причем надолго. Дела мои в последнее время идут совсем худо, это заставляет меня впервые задуматься о том, что станется после моей смерти с имуществом, нажитым честным и всяким трудом за многие годы и только минувшие шальные деньки. Надеюсь, Лауритц, ты сможешь простить меня за то, что опять сделала все наперекор тебе (возможно, в последний раз). Но если я умру не от раны, оставленной гнилыми зубами этого морского гада и разъедающей тело, которое тебе когда-то так нравилось, до самых костей, меня это очень удивит…
После смерти завещаю труп мой на сушу не везти, а похоронить по старинному морскому обычаю, в парусиновом гробу, с ядром, зашитым в ногах, и в драгоценностях: серьгах, перстнях, цепочках и моих любимых изумрудах (я не хочу на дне перед коллегами выглядеть голодранкой). Если по каким-то причинам тела от меня не останется…тем лучше, меньше мороки будет.
Ни мужа, ни детей у меня, к счастью, нет и никогда не было, так что все мое денежное имущество, которое сохранится на тот момент в разной валюте и ценных вещах, завещаю честно разделить между моей единственной настоящей семьей — членами экипажа „Золотой Сколопендры“. В размере: по одной части — простым матросам, по две — старшим чинам. А ежели кто из упомянутых умрет в крайнем плаваньи, долю его по возможности направить семье, а за неимением семьи разделить поровну между командой. Те, кто оказались на борту временно или случайным образом, к экипажу не относятся.
Мою личную собственность, флейт „Золотая Сколопендра“, доставшийся мне в наследство от отца, выигранный им, в свою очередь, в честной игре (эти два слова были наведены особенно жирно, возле них вместо запятой стояла небольшая клякса), с полным оснащением завещаю тебе, сэр доктор Траинен. Когда-то я ляпнула сгоряча, что из тебя никогда не выйдет достойного капитана… Я ошибалась. С каждым днем я все больше замечаю, что меня окружает свора диких псов, которые готовы перегрызть друг другу глотки ради мозговой кости. А ты кажешься мне человеком, наиболее достойным доверия, больше никого я не представляю распорядителем своего имущества. Ты оказался самым честным и благородным из всех, кого я когда-либо знала, и стал мне почти как родной… Так что ты уж постарайся оправдать мои ожидания, Ларри, не подкачай. Позаботься о „Сколопендре“ так, как заботился бы обо мне: если девочка потребует ремонта — отремонтируй, приведи в тихую гавань, содержи в идеальном порядке и используй по своему уму. Только ни в коем случае не продавай, даже если будет казаться, что денег достать больше неоткуда. Я просто не упокоюсь, если буду знать, что в моей каюте на моем стуле расселась какая-то чужая задница, а моего штурвала касаются грязные лапы непроверенных людей… На крайний случай лучше будет даже пустить ко дну — в самой проигрышной битве, только не отдавать в чужие руки.
Завещание сие в здравом уме и трезвой памяти составила мадам Шивилла Гайде, дочь Шимуса Гайде, шкипер торгового флота Миртлиарского королевства, капитан „Золотой Сколопендры“
Подтверждаю, что с моих слов документ верно составил сэр Самуэль Мермо, дипломированный юрист, первый помощник „Трехмачтового“»
