Я крикнул Мод, чтобы она начинала травить. Мачта пошла вниз легко и точно – прямо к четырехугольному отверстию степса. Однако при спуске она немного повернулась вокруг своей оси, и стороны четырехугольного шпора перестали совпадать со сторонами степса. Но я тут же сообразил, что надо сделать. Крикнув Мод, чтобы она перестала травить, я поднялся на палубу и стопорным узлом прикрепил к мачте хват-тали. Потом снова спустился в трюм, сказав Мод, чтобы она по моей команде тянула хват-тали. При свете фонаря я увидел, как мачта медленно поворачивается и стороны шпора становятся параллельно сторонам степса. Мод закрепила тали и вернулась к брашпилю. Медленно опускаясь, мачта проходила последние несколько дюймов, но тут снова начала поворачиваться. Однако Мод опять выправила ее хват-талями и продолжала травить брашпилем. Квадраты совпали, мачта вошла в степс.
Я громко закричал, и Мод бросилась ко мне. При желтом свете фонаря мы жадно любовались плодами своих трудов. Потом взглянули друг на друга, и руки наши невольно сплелись. Боюсь, что на глазах у нас выступили слезы радости.
– В конце концов это было не так уж трудно, – заметил я. – Вся трудность заключалась в подготовке.
– А все чудо – в осуществлении, – подхватила Мод. – Мне даже не верится, что эта огромная мачта поднята и стоит на своем месте, что вы вытянули ее из воды, пронесли по воздуху и опустили здесь, в ее гнездо. Труд титана!
– «И многое другое изобрели они», – весело начал я, но тут же умолк и втянул носом воздух.
Я бросил взгляд на фонарь. Нет, он не коптил. Я снова понюхал воздух.
– Что-то горит! – уверенно сказала Мод.
Мы оба бросились к трапу, но я обогнал ее и первым выскочил на палубу. Из люка кубрика валил густой дым.
– Волк еще жив! – пробормотал я и прыгнул вниз.
В тесном помещении дым стоял плотной стеной, и я мог продвигаться только ощупью. Образ прежнего Волка Ларсена все еще так действовал на мое воображение, что я бы, кажется, не удивился, если бы этот беспомощный великан вдруг схватил меня за горло и начал душить. Желание броситься обратно вверх по трапу чуть не возобладало во мне, но я тут же вспомнил о Мод. На мгновение я увидел ее перед собой – такой, какою только что видел в трюме при тусклом свете фонаря, – увидел ее карие глаза, в которых сверкали слезы радости, и понял, что не могу обратиться в бегство. Задыхаясь от дыма, я добрался до койки Волка Ларсена и нащупал его руку. Он лежал неподвижно, но слегка пошевелился, когда я прикоснулся к нему. Я ощупал его одеяло снаружи и изнутри, но ничего не обнаружил. Откуда же этот дым, который слепит меня, душит, заставляет кашлять и ловить воздух ртом? На мгновение я совсем потерял голову и, как безумный, заметался по кубрику. Налетев с размаху на стол, я пришел в себя и немного успокоился. Я сообразил, что если парализованный человек и мог устроить пожар, то только в непосредственной близости от себя.
Я вернулся к койке Волка Ларсена и столкнулся с Мод. Не знаю, сколько времени она пробыла в этом дыму.
– Ступайте наверх – решительно приказал я.
– Но, Хэмфри... – возразила было она каким-то чужим, сиплым голосом.
– Нет, уж, пожалуйста, прошу вас! – резко крикнул я.
Она послушно отошла от койки, но тут я испугался: а вдруг она не найдет выхода. Я бросился за ней – у трапа ее не было. Может быть, она уже поднялась? Я стоял в нерешительности и внезапно услышал ее слабый возглас:
– О Хэмфри, я заблудилась! Я нашел Мод у задней переборки, по которой она беспомощно шарила руками, и вытащил ее наверх. Чистый воздух показался мне нектаром. Мод была в полуобморочном состоянии, но я оставил ее на палубе, а сам опять кинулся вниз.
Источник дыма надо было искать возле Волка Ларсена – в этом я был убежден и потому направился прямо к его койке. Когда я снова стал ощупывать одеяло, что-то горячее упало сверху мне на руку и обожгло ее. Я быстро отдернул руку, и мне все стало ясно. Сквозь щель в досках верхней койки Волк Ларсен поджег лежавший на ней тюфяк, – для этого он еще достаточно владел левой рукой. Подожженная снизу и лишенная доступа воздуха, волглая солома матраца медленно тлела.
Я стал стаскивать матрац с койки, и он распался у меня в руках на куски. Солома вспыхнула ярким пламенем. Я затушил остатки соломы, тлевшие на койке, и бросился на палубу глотнуть свежего воздуха.
Притащив несколько ведер воды, я загасил тюфяк, горевший на полу кубрика. Минут через десять дым почти рассеялся, и я позволил Мод сойти вниз. Волк Ларсен лежал без сознания, но свежий воздух быстро привел его в чувство. Мы все еще хлопотали возле него, как вдруг он знаком попросил дать ему карандаш и бумагу.
«Прошу не мешать мне, – написал он. – Я улыбаюсь».
«Как видите, я все еще кусок закваски!» – приписал он немного погодя.
– Могу только радоваться, что кусок этот не слишком велик, – сказал я вслух.
«Благодарю, – написал он. – Но вы подумали о том, что, прежде чем исчезнуть совсем, он должен еще значительно уменьшиться?»
«А я еще здесь, Хэмп, – написал он в заключение. – И мысли у меня работают так ясно, как никогда. Ничто не отвлекает их. Полная сосредоточенность. Я весь здесь, даже мало сказать – здесь...»
Слова эти показались мне вестью из могильного мрака, ибо тело этого человека стало его усыпальницей. И где-то в этом страшном склепе все еще трепетал и жил его дух. И так предстояло ему жить и трепетать, пока не оборвется последняя нить, связывающая его с внешним миром. А там, кто знает, как долго суждено ему было еще жить и трепетать?
Кажется, левая сторона тоже отнимается, – написал Волк Ларсен на другое утро после своей попытки поджечь корабль. – Онемение усиливается. Едва шевелю рукой. И говорите теперь погромче. Отдаю последние концы».
– Вы чувствуете боль? – спросил я.
Мне пришлось повторить вопрос более громко, и только тогда он ответил:
«Временами».
Его левая рука медленно, с трудом царапала по бумаге, и разобрать его каракули было нелегко. Они напоминали ответы духов, которые преподносят вам на спиритических сеансах, где вы платите доллар за вход.
«Но я еще здесь, я еще весь здесь», – все медленнее и неразборчивее выводила его рука.
Карандаш выпал у него из пальцев, и пришлось вложить его снова.
«Когда боли нет, я наслаждаюсь тишиной и покоем. Никогда еще мои мысли не были так ясны. Я могу размышлять о жизни и смерти, как йог».
– И о бессмертии? – громко спросила Мод, наклоняясь к его уху.
Три раза он безуспешно пытался нацарапать что-то, но карандаш вываливался из его руки. Напрасно пробовали мы вложить его обратно, – пальцы уже не могли удержать карандаша. Тогда Мод сама прижала его пальцы к карандашу и держала так, пока его рука медленно, столь медленно, что на каждую букву уходила минута, вывела крупными буквами: «Ч-У-Ш-Ь».
