Полковник, приподнявшись, внимательно следил за происходящим обрядом и с усердием произносил «аминь» в конце каждой молитвы. С последними словами он упал на подушки, и на его бледном старческом лице отразилось глубокое удовлетворение.
— Благодарю вас, дети мои, — наконец произнес он. — Благодарю вас, ибо теперь знаю, какие жертвы вы принесли, подчиняясь моим желаниям. Джентльмены, у моего банкира в Лондоне вы найдете бумаги, касающиеся состояния моих воспитанниц, а также мое завещание, Эдуард, из которого вы узнаете, что женились не на бесприданнице. Каким я был воспитателем этих девушек, вы видите своими глазами, а документы из Лондона подтвердят, что и состоянием их я управлял честно.
— Не говорите об этом… Молчите, или сердце мое разорвется от горя! — воскликнула Кэтрин, громко рыдая и раскаиваясь в своих прежних ссорах с добрым опекуном. — Говорите о себе, думайте о себе! Мы недостойны… я, по крайней мере, недостойна ваших забот!
Умирающий ласково протянул к ней руку и продолжал говорить, но голос его с каждой минутой все больше слабел:
— Хорошо, я скажу о себе. Мне хотелось бы, чтобы меня, как и моих предков, похоронили в недрах земли, на освященном кладбище.
— Воля ваша будет исполнена, — прошептал Гриффит. — Я позабочусь об этом.
— Благодарю тебя, сын мой, — сказал старик, — ибо, получив руку Сесилии, ты стал моим сыном. В моем завещании вы увидите, что я освободил и обеспечил всех моих рабов, кроме тех презренных негодяев, которые сами убежали от меня. Они сами себя освободили, поэтому я не обязан это делать.
Я отказал кое-что, Эдуард, и своему королю. Надеюсь, его величество соблаговолит принять дар от старого и верного слуги, а вы не будете жалеть о такой безделице…
Последовала долгая пауза, словно умирающий припоминал, все ли свои земные обязательства он успел выполнить, затем он добавил:
— Поцелуй меня, Сесилия, и ты, Кэтрин. Я вижу у тебя такие же чистые чувства, как и у твоего отца. Мой взгляд слабеет… Где рука Гриффита? Молодой человек, я отдал вам все, что может отдать старый человек… Любите нежно мое дорогое дитя… Мы плохо понимали друг друга… Я ошибался в вас так же, как, по-видимому, и в мистере Кристофере Диллоне. Возможно, я неправильно понимал и свой долг перед Америкой… Но я был слишком стар, чтобы менять убеждения и взгляды. Я… я любил короля. Да благословит его бог!..
Слова его становились все менее и менее внятными, и он испустил последний вздох, произнося благословение, которое, исходя из столь честного сердца, могло бы заслужить признательность самого гордого из земных властителей.
Тело его перенесли в одну из кают, а Гриффит и Барнстейбл увели своих невест в кормовой салон, где оставили их одних. Сестры сели на диван, стоявший вдоль борта фрегата, и, обнявшись, горько заплакали.
Болтроп был свидетелем всей предшествующей сцены, и, когда молодые люди возвратились в командирский салон, они заметили, что его маленькие жесткие глаза устремлены на них. Они тотчас подошли к своему раненому товарищу, спеша извиниться перед ним за то, что так долго не обращали на него должного внимания.
— Я слышал, вы ранены, Болтроп, — сказал Гриффит, ласково беря его руку, — но, так как эта рана у вас не первая, думаю, мы вскоре увидим вас на палубе.
— Да-да, — ответил штурман, — вам не понадобится подзорная труба, чтобы разглядеть старый корпус, когда вы спустите его в море. Как вы изволили заметить, я бывал ранен и прежде, и не раз картечь пробивала мои снасти, а то и вырывала кусок-другой из шпангоутов, но на сей раз осколок попал в главную кладовую, и крейсерство мое на этом свете кончено!
— Уж наверное, положение не такое скверное, честный Дэвид, — сказал Барнстейбл. — Насколько мне известно, вы держались на плаву и с большей пробоиной, чем от этого злосчастного выстрела!
— Да-да, — ответил штурман, — но то были пробоины в надстройке, куда мог добраться лекарь, а на этот раз сбиты все переборки, и я чувствую, как в трюме рушится груз. Тарникет уже считает меня мертвецом, потому что, только взглянув на пробоину, сделанную во мне ядром, он тотчас передал меня пастору, словно старый хлам, который годится только в переработку на что-нибудь новое. Капитану Мансону повезло! Кажется, вы сказали, мистер Гриффит, что старика ядром сшибло в море и что смерть лишь один раз успела постучать в двери его каюты, как он уже отправился в путь?
— Его конец был действительно неожиданным, — сказал Гриффит. — Но такой смерти всегда должны ожидать мы, моряки.
— И вот почему тем более надо быть готовым к ней, — решился принять участие в беседе пастор, который говорил тихим, смиренным и даже робким голосом.
Штурман поочередно внимательно оглядел всех находившихся перед ним, а затем после короткого молчания продолжал с покорным видом:
— Ему повезло, но, я думаю, грешно завидовать чужому счастью. Что же касается подготовки, это дело ваше, пастор, а не мое. А так как времени осталось мало, чем скорее вы займетесь этим, тем лучше, и, чтобы избавить вас от лишних хлопот, я скажу вам сразу: не слишком мудрите со мной, ибо, к стыду моему, должен признаться, я никогда не одобрял ученость. Если вы можете обеспечить мне на том свете койку не хуже, чем у меня была на корабле, я буду очень доволен…
Если на лице священнослужителя при этом неожиданном умалении его обязанностей и промелькнула некоторая тень недовольства, она немедленно исчезла, как только он присмотрелся к простодушному выражению лица умирающего штурмана. После долгой и печальной паузы, которую ни Гриффит, ни его приятель не хотели прерывать, пастор сказал:
— Не дано человеку определять милость божью, мистер Болтроп. Что бы я ни сделал, это не изменит воли господней. То, что я сказал вам вчера во время нашей беседы на эту же тему, должно быть еще свежо в вашей памяти, и нет причины, чтобы сегодня я начал говорить с вами по-другому.
— Сказать по правде, я не записываю в свой вахтенный журнал все, что мне говорят, — ответил штурман. — А если кое-что и запомнил, так это свои собственные замечания: известно, своя рубашка ближе к телу. Это напоминает мне, мистер Гриффит, что одно из сорокадвухфунтовых ядер с трехпалубного корабля перелетело через бак и срезало канат лучшего станового якоря на расстоянии сажени от скобы, да так ловко, как старуха отрезает гнилую нитку пряжи портновскими ножницами! Если вы будете столь добры, что прикажете одному из моих помощников повернуть канат другим концом и заделать в него новый коуш, я тоже когда-нибудь услужу вам.
— Не заботьтесь об этом, — сказал Гриффит. — Будьте уверены, что по вашей части на корабле все будет приведено в порядок. Я сам за этим присмотрю, а сейчас мне бы хотелось, чтобы вы ни о чем не беспокоились и думали о вашей судьбе и мире ином.
— Почему? — упрямо возразил Болтроп. — Я всегда держался того мнения, что чем свободнее у человека будут руки, когда он явится на тот свет, от обязанностей, возложенных на него в мире сем, тем легче ему будет взяться за новое дело. Вот пастор вчера толковал мне, что неважно, хорошо или плохо вел себя человек, лишь бы он укреплял свою совесть подпорками веры. Но я-то полагаю, что такое мнение не должно проповедоваться на судне, ибо оно собьет с толку самую лучшую на свете корабельную команду.
— О, нет… нет… дорогой мистер Болтроп, вы неправильно поняли меня и мою теорию! — воскликнул пастор. — По крайней мере, вы не поняли…
— Может быть, сэр, — мягко перебил его Гриффит, — наш достойный друг и теперь не сумеет понять вас… Быть может, вы выскажете какое-нибудь пожелание насчет своего имущества?
— У него, я знаю, есть мать, — сказал Барнстейбл. — Он рассказывал мне о ней во время ночных вахт. Она, должно быть, еще жива.
Штурман, несомненно, слышал разговор своих молодых товарищей. С минуту он молчал, быстро пережевывая во рту табак, что свидетельствовало об охватившем его волнении. Затем, с трудом приподнявшись на локте, он ответил:
— Да, старуха действительно еще держится за жизнь, чего нельзя сказать о сыне ее Дэвиде. Отец мой погиб во время гибели корабля «Сьюзан и Дороти» за мысом Код… Вы помните это, мистер Барнстейбл? Вы тогда еще были совсем молоды и участвовали в китобойных экспедициях. После того шторма я сам старался обеспечить старухе гладкий фарватер, но житейское плавание все равно далось ей нелегко. Она-то хорошо знала, что такое суровые ветры да неполные рационы.
— И вам хотелось бы, чтобы мы ей передали весточку от вас? — ласково спросил Гриффит.
— Весточку? Как вам сказать… — ответил штурман, голос которого с каждой минутой звучал все более хрипло и отрывисто. — Между нами никогда не было особых любезностей: она не привыкла их выслушивать, а я — высказывать. Но, если кто-нибудь из вас просмотрит… казначейские книги да разберет, что там написано… на моей странице… пусть постарается передать это старухе… Вы найдете ее на причале с подветренной стороны дома… да, дома номер десять, Корнхилл, Бостон… Я устроил ей хорошую теплую койку — ведь женщине восьмидесяти лет больше чем кому-либо нужна защищенная от непогоды стоянка…
