— Что случилось? — крикнула Лиза. — Куда вы?
Застучал мотор. Сидевшие в шлюпке обернулись. Они смотрели на нас. Нет, они смотрели только на меня, на меня одного.
— Мацейс!
Я видел его оскаленный, широко раскрытый рот, как у человека, который долго бежал и задохся. Шлюпка уходила по прямой от нас, а его глаза, смотревшие на меня в упор, точно оставались на месте, висели в воздухе. Я видел только их. Потом я, кажется, закричал: «Этих людей разыскивают», — пытался длинно объяснить, что это за люди, но сбился с первых же слов, потому что шлюпка уходила всё дальше и дальше. Потом Лиза, которая стояла рядом со мной, вдруг вырвала у почвоведа ружье и выстрелила из обоих стволов. Дробь так и шваокнула по воде: ружье было заряжено дробью. С таким же успехом можно было швырять им вдогонку мелкие камешки.
Я кинулся ко второй шлюпке, оставшейся на берегу. Я навалился на неё, тянул за борта, гнал на воду, а она не двигалась с места.
— Да помогите же мне! — крикнул я. — Стоят, как столбы!
Они вовсе не стояли, как столбы. Почвовед, чертыхаясь, выворачивал наизнанку карманы, в которых лежали патроны, Лиза быстро перезарядила ружье, и они бросились ко мне на подмогу. Шлюпка запрыгала на волне.
— Только двое, — сказал я, перебрасываясь за борт. — Третий пусть останется.
Лиза бросила в шлюпку ружье, я подхватил её под руки и сразу же дал газ. Наш охотник так и остался стоять по пояс в воде, но третьего я не хотел брать, чтобы не загружать шлюпку. Мы рванули с места.
Так. Стало быть, они уцелели. Стало быть, человеческие косточки на берегу, часы, обломки шлюпочных досок — всё это ложь. Они догадливые ребята: что стоило им, натолкнувшись в ту ночь на труп какого-нибудь рыбака, выброшенный волнами на берег, надеть ему на руку браслет с часами, подбросить, наконец, документы. А если не было под рукой мертвецов — не беда, они ребята сообразительные, они могли кого-нибудь убить.
Я до конца дал газ, мотор ревел, шлюпка дрожала, точно готовая расколоться. Несколько раз волна кидалась мне прямо в лицо, я отмахивался от неё локтем.
Стало быть, они выбрались. Неплохая мысль — уйти на несколько месяцев в тундру, в пустыню до тех пор, пока их перестанут искать. Подложные паспорта и тундра — этого достаточно, чтобы не беспокоиться за свою шкуру. Я подгадил — одна беда. Ничего, они решительные ребята, у них шлюпка, у них мотор, им ещё нечего бояться за свою шкуру. Через полчаса они пересекут озеро, а обойди-ка его вокруг пешим ходом, это, наверное, сутки пути, если не больше! Они могли быть спокойными: погони не будет. Только я опять помешал. Откуда же им было знать, что я пущусь за ними вдогонку — тоже на шлюпке и тоже с мотором?
Я вспомнил хриплый голос Овчаренко, руки его, вцепившиеся в поручни: «Мы выберемся на берег. На животе поползем, зубами будем цепляться, но выберемся. У нас есть дела на берегу». Я выбрался. Я полтора часа захлебывался горькой морской водой, рассек лоб, валялся в горячке, встал, выбрался на берег. И пусть со мной всё повторится с начала, пусть будет еще хуже, — я не дам им уйти.
Тем временем они уходили. Приподнявшись со скамьи, я видел прямо перед собой пенистый след их шлюпки. Как её швыряло! Как нас швыряет, я не замечал. Мне казалось, что расстояние между нами всё увеличивается, а в следующую минуту я был уверен, что мы начинаем их догонять. И то и другое было неверно: мы шли с одинаковой скоростью, нас одинаково била волна, перехлестывала через борта и зарывала носом в воду.
— Бесполезно, — сказала Лиза. — Они всё равно уйдут.
Берег был близко. Уже можно было разглядеть огромные валуны, вокруг которых пенилась волна, и крутой скат, обрывавшийся прямо в воду. Пятью минутами раньше нас они будут там.
Вдруг они резко изменили курс и пошли к берегу под углом. В чем дело? Я понял не сразу. Если они подойдут по прямой, через пять минут мы будем рядом с их шлюпкой. Мы не догоним их, когда они будут карабкаться в гору, но выстрелы догонят. Они сообразили это и изменили курс, пошли на отлогий, поросший кустарниками мысок, видневшийся к югу от нас на расстоянии не больше одной мили. Я же говорил, что они догадливые ребята.
Они были догадливы, но не совсем. Мы шли примерно на равном расстоянии от этого мыска, но они не сообразили одного: волна им теперь навстречу, а нам в левый борт. Они теряли скорость, мы не теряли ничего.
Теперь расстояние между нами уменьшалось. Мы сближались с каждой минутой, вопрос был только в том, успеем ли мы подойти к ним на выстрел, прежде чем они соскочат на берег. Если соскочат, тогда конец: кусты их спрячут. Я опять видел Мацейса. Он сидел на руле всё с тем же оскаленным ртом. Видел второго моего «дружка», его заросшую черной щетиной физиономию, мокрые волосы, налипшие на глаза. Его было не узнать. Я прошел бы мимо него, не обернувшись. А тот, второй, почему тот не захотел последовать примеру своего товарища, почему он не изменил свое лицо? Но я же знал Жорочку! Этот красавчик мог отсиживаться в тундре, чорт знает где, жить под чужой фамилией, но он не мог не быть красавчиком-морячком, с чубом курчавых волос, красиво спущенным на правую бровь, и с досиня выбритыми и припудренными щеками.
— Вам придется сейчас стрелять, — сказал я Лизе. — Бейте в мотор, если у вас пули. Если — дробь, бейте прямо по людям.
Она велела мне развернуться носом на волну (так нас меньше качало) и выстрелила. Мотор их продолжал трещать как ни в чем не бывало, пуля пропала зря. Но они, наверное, неважно почувствовали себя после этого выстрела, потому что стали вилять туда-сюда, метнулись прямо на берег, потом передумали и легли на прежний курс.
Меня охватило удивительное спокойствие. Теперь я знал: им некуда деться.
— Повторим, — сказала Лиза. Этот выстрел был удачней: сразу же Мацейс подскочил и бросил руль.
— Только не трогайте людей, — сказал я. — Раненые, они нам доставят хлопот.
— А я и не в людей, — сказала она, стреляя ещё раз, и стук мотора сразу же оборвался. Третья пуля попала, куда ей полагается. Шлюпка их, потеряв ход, так и затанцевала на воде.
Мы подошли к ним метра на четыре, и я тоже выключил мотор. Они смотрели на нас, а мы на них. Нельзя сказать, чтобы они выглядели очень веселыми.
— Здорово, Жорочка! — крикнул я. — Судьба, говоришь, — индейка, жизнь — копейка, сегодня — ты, а завтра — я?
Он усмехнулся. Лениво развалившись на руле и закинув руки под голову, он с усмешкой смотрел на меня, а шлюпка их так и прыгала с кормы на нос. Он умел играть в хладнокровие, а я — нет. Вся моя ненависть к этим людям вырвалась наружу.
— Может быть, мы расцелуемся на берегу? — сказал он.
