– Да, – сказала маркиза глухим голосом, устремив на Маргариту взгляд, в котором затеплилась искра тепла, – да, молодое деревце гнется и облетает под порывами ветра, один только старый дуб выдерживает всю ярость бури. Я тоже, Маргарита, много страдала! Я тоже провела ужасную ночь, но посмотри на меня: видишь, я спокойна.
– У вас душа сильная и твердая, матушка, – сказала Маргарита, – но не требуйте той же твердости и силы от других людей, вы только разобьете их души.
– Но я и требую от тебя только повиновения, – сказала маркиза, опустив руку на стол. – Маргарита, твой отец умер, теперь старший в нашей семье Эммануил. Ты сейчас должна ехать с ним в Ренн.
– Я?! – удивилась девушка. – Мне ехать в Ренн? Зачем же?
– Затем, что наша часовня слишком мала, чтобы справлять в ней вместе и свадьбу дочери и погребение отца!
– Матушка, – сказала Маргарита умоляюще, – мне кажется, приличия да и совесть требуют, чтобы эти церемонии происходили не так быстро одна за другой.
– Приличия и совесть повелевают исполнять последнюю волю умерших, – холодно произнесла маркиза не допускающим возражения тоном. – Посмотри на этот договор. Видишь: отец твой подписал первые буквы своего имени.
– Но позвольте спросить, матушка, разве отец был в здравом уме и повиновался своей воле, когда он начал писать эту строку, прерванную смертью?
– Не знаю, – ответила маркиза надменно, – не знаю. Знаю только, что родители, пока они живы, властны над судьбами своих детей. Долг заставлял делать меня ужасные вещи, и я их делала. Повинуйся и ты!
– Матушка! – Маргарита стояла, не трогаясь с места, и говорила необычным для нее решительным голосом. – Матушка, вот уже три дня, как я вся в слезах, совершенно отчаявшись, ползаю на коленях от ног Эммануила к ногам отца. Никто меня не выслушал, потому что мои слова заглушал голос честолюбия или помешательства. Наконец я дошла до вас, матушка. Теперь мы остались с вами лицом к лицу. Теперь только вас могу я умолять, и вы должны меня выслушать. Послушайте же, что я вам скажу! Если б я должна была принести в жертву вашей воле только свое счастье, я бы им пожертвовала, только мою любовь, я бы и ею пожертвовала, но я должна пожертвовать вам… сыном! Вы мать. Я тоже.
– Мать!.. Мать!.. – раздраженно проговорила маркиза. – Но рождение твоего ребенка – преступление!
– Пусть так, но я все же мать, а материнские чувства всегда священны. Скажите же мне – вы должны знать это лучше, чем я… – скажите мне: если те, которым мы обязаны жизнью, получили безграничную власть над нами, то разве те, которые от вас получили жизнь, не имеют такой же власти? И если эти два голоса один другому противоречат, какому из них следует повиноваться?
– Ты никогда не услышишь голоса своего ребенка, – сказала маркиза, – ты никогда его не увидишь.
– Я никогда не увижу моего сына? – воскликнула Маргарита. – Но кто же может поручиться за это, матушка?
– Он сам никогда не узнает о своем происхождении.
– А если все-таки когда-нибудь узнает? – Маргарита вся вспыхнула. Суровость маркизы заглушила в ней дочернюю почтительность. – И если он придет и спросит меня, почему я выбрала ему такую суровую судьбу?.. Это ведь может случиться, матушка. – Она взяла в руку перо. – Что ж, и теперь прикажете мне подписать?
– Подписывай! – приказала маркиза.
– Но, – продолжала Маргарита, положив на договор свою дрожащую, судорожно сжатую руку, – но если мой муж узнает о существовании этого ребенка? Если он потребует от его отца удовлетворения за пятно, наложенное на имя, на его честь? Если в поединке страшном, без свидетелей… в бою на смерть он убьет моего любовника и, измученный угрызениями совести, преследуемый голосом из могилы, мой муж лишится рассудка?
– Молчи! – воскликнула маркиза в ужасе, еще не зная, случайно ли дочь говорит все это или потому, что знает ее историю. – Молчи! – повторила она.
– Так вы хотите, – не умолкала Маргарита, которая сказала уже столько, что не могла остановиться, – чтобы я, оберегая свое имя и имя других моих детей, заперлась на всю жизнь с безумным, не имея возможности никому доверить свою тайну? Покрыла сердце железной броней, чтобы ничего не чувствовать? Высушила глаза, чтобы не плакать? Так вы хотите, чтобы я при жизни мужа оделась в траур, как вдова?.. Вы хотите, чтобы волосы мои поседели двадцатью годами раньше положенного срока?
– Молчи, молчи! – В голосе маркизы угроза начинала уступать место страху. – Ни слова больше, Маргарита!
– Так вы хотите, – продолжала сгоряча Маргарита, не замечая ее состояния, – чтобы я ходила от одного умирающего к другому закрывать им не глаза, а рот, для того чтобы тайна моя умерла вместе с ними?..
– Молчи! – вскричала маркиза, в отчаянии ломая себе руки. – Ради всего святого молчи, Маргарита!
– Ну что ж, матушка, прикажите мне подписать – и все это сбудется: наказание за грехи родителей падет на детей до третьего и четвертого колена!
– О праведный судья! – воскликнула маркиза, рыдая. – Неужели я еще мало была унижена, мало наказана?
Первые слезы матери охладили жар Маргариты. Она упала на колени и жалобно проговорила, став опять прежней кроткой и доброй дочерью:
– Матушка, простите меня, простите меня!
– Да, «простите меня», – сказала маркиза, подходя к Маргарите. – Теперь ты просишь прощения, бесчеловечная дочь. Как ты могла взять из рук вечного правосудия бич мщения и ударить им мать по лицу?!
– Матушка, простите меня! – воскликнула Маргарита. – Я сама не знала, что говорила. Вы довели меня до отчаяния! Я была вне себя!
– Господи! – проговорила маркиза, подняв обе руки над головой Маргариты. – Ты слышал, что говорила мне моя дочь! Не смею надеяться, что ты, по своему великому милосердию, забыл слова ее, Боже мой, но в минуту кары вспомни, что я ее не проклинаю!
Она пошла к дверям. Маргарита хотела удержать мать, но маркиза обернулась к ней с таким страшным выражением в лице, что Маргарита без приказания отпустила полу ее платья, за которую было ухватилась, и осталась на коленях, без слов, в ужасном волнении.
Глава XVII
Возможно, читателю покажется странным, что после оскорбительного вызова, сделанного накануне Полем Лектуру, дуэль назначена была не на утро, но лейтенанту Вальтеру, который приходил договориться с графом д’Оре об условиях поединка, было приказано соглашаться на все условия, кроме одного: капитан хотел драться не иначе как вечером. Поль понимал, что до тех пор, пока он не развяжет узла этой семейной драмы, в которую он вмешался вначале как посторонний, жизнь его принадлежит уже не ему и он не имеет права располагать ею. Впрочем, отсрочка, которую он сам себе назначил, была непродолжительна, и Лектур охотно на нее согласился. Капитан решил использовать каждую минуту с пользой для дела, поэтому, как только наступило время, когда можно было явиться к маркизе, не нарушая приличий, он отправился в замок.
События последних дней вызвали такой беспорядок во всем доме, что Поль не нашел ни одного слуги, который мог бы доложить о его визите маркизе, и пошел тем путем, который был уже ему хорошо известен. Войдя в гостиную, он увидел лежащую без чувств Маргариту.
Заметив, что брачный договор измят, Поль догадался, что между матерью и дочерью происходила какая-то ужасная сцена. Он подбежал к сестре, взял ее на руки и отворил окно, чтобы оживить свежим воздухом. Мало-помалу Маргарита пришла в себя, открыла глаза и узнала брата, которого судьба посылала ей всякий раз, как только силы покидали ее.
Она стала рассказывать Полю, как мать хотела заставить ее подписать брачный договор, для того чтобы потом она уехала навсегда из замка вместе с Эммануилом, и как она, выведенная из себя отчаянием, высказала маркизе все, что знала. Поль догадался, что должно было теперь происходить в гордой душе маркизы, ведь, несмотря на все страдания, двадцатилетнюю муку и одиночество, тайна ее стала известна той, от кого она больше всего хотела скрыть ее. Сжалившись над маркизой, Поль решил избавить ее от мучения, сообщив, что он собирается делать дальше. Маргарите также необходимо было увидеть мать, чтобы выпросить себе прощение, поэтому она вызвалась сообщить маркизе, что капитан Поль желает с ней поговорить.
