Луис Ламур - Лихие люди западных дорог

Хопалонг Кэссиди наблюдал за осторожными движениями пальцев старого банкира, который сосредоточенно пересчитывал деньги. Как-никак, а пятнадцать тысяч долларов — это же уйма денег, относиться к которой следовало с соответствующим почтением. И глядя на растущую перед стариком горку узких зеленых банкнот, Хопалонг видел совсем иное: для него это были не просто деньги, а еще и их реальное каждодневное выражение — доверенное ему стадо и тяжкий труд. Здесь было все: и холодные ветреные дни с проливными дождями, и неистовые бури со вспышками молний в ночи, и неутомимые пастухи, управляющие стихийным движением стада, и широко разливающиеся реки, и пыль, и изнуряющее жаркое солнце прерий — и, конечно, охотники до чужого добра. Все это — его достояние, несравненно большее, чем просто деньги. Он видел, как на стол ложились месяцы адского труда, а вместе с ними и тот молодой пятнистый вол, который однажды насмерть забодал его лошадь в каньоне Одинокого Дерева; и даже та медлительная кляча, умудрившаяся налететь на веревку Ланки, привязанную к кусту можжевельника, — что и уложило его в кровать со сломанной ногой на целых три недели. Еще он вспомнил того парня из Тойи, который ехал себе во главе табуна и, наверное, был бы и сейчас жив и весел, если бы лошадь под ним не оступилась... В общем, похоронили они все, что от него осталось, а шляпу и ружье отослали брату того парня в Эль-Пасо.

— Ну вот и все... вроде бы. — Банкир наконец вздохнул с облегчением. — Я уверен, Бак чертовски рад тому, что разделался-таки с этим долгом. Не знаю в округе другого такого же — чтобы так тяготился своими обязательствами... Представляю, как долго он отказывал себе почти во всем эти три года — и все ради того, чтобы отдать долг.

— Ага, — кивнул Кэссиди. — Такой уж он — во всем. Сам-то никогда не попросит в долг, но ты ведь знаешь, как вышло с Диком Джорданом. Он ведь, когда получил в наследство ранчо на Западе, сразу и продал Баку все свое стадо вместе с пастбищем. Знал ведь, кому продавать, знал, что Бак единственный здесь порядочный человек, тот, кто вернет все сполна — до последнего цента. Ему здорово тогда повезло. Бак как раз собирался прикупить живности. А тут тебе и скот, и дополнительный выгон. Глупо было бы отказываться... А вообще, если б не это, никогда бы Бак не залез в долги.

— Сам повезешь эти деньги Дику на Запад? — Банкир, с любопытством разглядывавший Кэссиди, перевел взгляд на его волосы, которых уже коснулась седина. — Я ведь знаю: Бак сейчас не может бросить хозяйство, — сказал он наконец.

— Да я деньги и сам могу отдать. По правде сказать, я даже рад такой возможности. Старый Дик — он ведь мой друг, а историю про ранчо и я знаю. Вообще-то ранчо принадлежало его жене. Оно ведь было частью ее наследства.

— Знаю. Я помогал им оформить кое-какие бумаги. Говорят, у них есть дочь?

— Давно ее не видел. Тогда ей было лет четырнадцать — пятнадцать. В то время они жили здесь.

— Послушай... — Банкир повернулся в кресле. — А кто едет вместе с тобой?

— Никто не едет. Я один. Меските опять где-то шляется — как обычно. А Бак никак не сможет оторвать от работы сразу двоих. Да и нечего там вдвоем делать.

— Оно, может быть, конечно... Да вот время сейчас такое — очень уж неспокойное. Я вот получил письмо... От одного знакомого из Мак-Клеллана. Так у него три недели назад обчистили банк. Ну, кассира, конечно, пристукнули, помощнику шерифа тоже досталось... Но он-то хоть жив остался. Снарядили за грабителями погоню, да все без толку.

— Так и не поймали?

— Да уж куда там. Как сквозь землю провалились.

Хопалонг перегнулся через стол и собрал деньги.

— Ладно, мне пора. Бак небось уже заждался. Так что я сейчас в седло — и прямиком на ранчо. А за деньги ты не беспокойся. Я сам их вручу Дику, как договаривались.

Сунув пачки банкнот за пазуху, он потуже затянул ремень, потом поправил револьверы и направился к двери.

Банкир подошел к окну в тот момент, когда Кэссиди переходил через улицу. Старик задумчиво глядел ему вслед — все те же стройные ноги, широкие плечи, узкие бедра и стремительная походка ковбоя. Серебро на револьверах, висевших у пояса, уже изрядно поистерлось, — видно, не раз выручали они своего владельца; сапоги же покрывал толстый слой дорожной пыли. И банкир вдруг поймал себя на мысли: стать бы ему чуть моложе, да и отправиться на Запад — вместе с Хопалонгом.

Но в тот момент, уже совсем было собравшись отойти от окна, он вдруг увидел какого-то человека, до этого праздно стоявшего у стены дома, а теперь медленно последовавшего за Хопалонгом. Если он стоял все это время здесь, у окна, то наверняка видел, как Хопалонг собирал деньги. Банкир помрачнел. Ждать ковбоя будут только к ужину, а если он еще заглянет в салун, то уж выйдет из него никак не раньше, чем через несколько часов... Но Хопалонг мог и сам за себя постоять.

Множество опасностей подстерегало Хопалонга на каждом шагу, преследуя его, словно стая голодных волков, но мало кто рискнул бы помериться силами с этим седеющим стрелком. Нужно непременно сказать Хопалонгу, чтобы тот заглянул к Монагану в тот банк в Мак-Клеллане. Он сам напишет ему об этом в письме.

Когда Хопалонг подошел к дверям салуна, сгущавшиеся сумерки уже размыли очертания домов. Когда он толкнул створки двери, напоминавшие крылья летучей мыши, и оказался в зале, партия в покер была уже в самом разгаре, но игроки за карточным столом старательно избегали его взгляда. Все они хорошо знали друг друга, и игра почти всегда велась честно. А Хопалонг умел просто мастерски вынимать карты из колоды, и этот его талант зачастую весьма дорого обходился остальным участникам игры.

У бара расположились трое, которых Хопалонг видел здесь впервые. Один из них, Хопалонг хорошо его запомнил, шел за ним всю дорогу от банка. Хопалонг исподволь рассматривал компанию, усмехаясь про себя: «Тоже мне, странствующие ковбои! Едут небось из какого-нибудь тараканьего угла».

Путешественники были с ног до головы в пыли, но оружие — начищено, и патроны в патронташе сверкали. Один из них, тот, который шел за ним до салуна, был стройным молодым человеком с правильными чертами лица и глубоким шрамом, пересекавшим подбородок. Когда он взглянул на Кэссиди, тот заметил, что один глаз у парня наполовину закрыт опущенным веком. Сначала Хопалонгу показалось, что парень ему подмигивает, но потом он понял, что ошибся.

Второй из незнакомцев был высоким мужчиной, на лице которого, изборожденном глубокими морщинами, лежала печать жестокости, даже свирепости. Третий путник был совсем еще мальчиком, но, взглянув на него, любой бы тотчас же сказал, что парень уже многое в жизни повидал. Люди такого типа в этом городке были не в диковину, а бродячая жизнь, которую они вели, отнюдь не способствовала смягчению их нравов. Такие бродяги останавливались здесь на время, а потом вновь отправлялись в путь.