Элмор Леонард
Мальчик, который улыбался
Когда Микки Сегундо было 14 лет, он прошёл по следу одного человека две сотни миль — от отделения Бюро в Хикарилле до самого сердца бедлендов, лавовых полей, у нас их называют malpais.
Микки настиг его у источника; день клонился к закату. Микки лежал за выступающим валуном и ждал. Он не пил воды уже три дня, однако терпеливо ждал в своем укрытии, пока человек утолит свою жажду. Напившись, преследуемый расслабился и устроился поудобнее. Раскаленная за день лавовая пустыня потихоньку остывала.
Наконец, Микки Сегундо пошевелился. Он переломил ствол своего «галлахера», засунул в него картонный патрон и капсюль, устроил карабин в скальном углублении, нацелив его в голову человека. Затем он негромко позвал:
— Тони Чодди… — и, как только тот в изумлении обернулся на зов, спокойно выстрелил.
Он лежал на животе и медленно пил воду. Он наполнил свою флягу и флягу Чодди. Потом он взял свой охотничий нож и отрезал оба уха у убитого. Уши он положил в седельную сумку, оставив все остальное тело на радость стервятникам.
Неделю спустя Микки Сегундо принес эту сумку в контору агентства и плюхнул её ко мне на стол. При этом он только и сказал:
— Тони Чодди очень сожалеет о том, что причинил такие неприятности.
Я помню ещё, что спросил его:
— Ты ведь не собираешься охотиться за Маккеем?
— Этот человек, Тони Чодди, он вор, он украл лошадь, одежду и оружие, — сказал он со своей приветливой улыбкой. — Так что, я подумал, это будет хорошо с моей стороны исправить ситуацию, чтобы Тони Чодди никогда больше не воровал.
Кроме улыбки, на его лице было удивление:
— А зачем мне охотиться за мистером Маккеем?
Через несколько дней я встретил Маккея и рассказал ему об этом, посоветовав, на всякий случай, быть настороже. Но он ответил, что плевать он хотел на этого сопливого полукровку-хикарилла. Если пацан намерен отомстить за своего старика — пусть попытается, но вероятнее всего, при этом он умрет, так и не повзрослев. А что до Тони Чодди, то плевать и на него тоже. Главное, сказал Маккей, что свою лошадь я получил обратно, а остальное меня мало заботит.
После таких слов я пожалел о том, что вздумал предупредить его. И я почувствовал себя немного по-дурацки: говорить одному из самых влиятельных людей на Территории, что на него затаил обиду какой-то мальчишка-метис… Я тогда сказал себе — может быть ты это делаешь потому, что он как-то может в будущем помочь отделению Бюро… а может он и сам все знает.
На самом деле, я испытывал куда большее уважение к Микки Сегундо, чем к Т. О. Маккею. Может быть, я предупредил Маккея, потому что он был белым. Ну это всё равно, что сказать: «Микки Сегундо хороший парень, но, чорт возьми, он всё-таки полукровка». Одна из тех мелочей, на которых себя ловишь постоянно. Как привычка — ты когда-то что-то сделал не так, и знаешь о том, что поступил неправильно, но ты продолжаешь так же поступать и тебе это уже не кажется дурацким, потому что ты все время это делаешь.
Маккей, как и сотни других, считали, что от апачей один вред. Хороший апач — мертвый апач. Они никогда не упускали случая, чтобы лишний раз напомнить эту истину. Они столько лет твердили эту фразу, что накрепко уверились в её правоте. Я-то не видел в этом заявлении никакой логики, но я очень часто кивал головой и поддакивал, потому что в те моменты я находился в компании белых — а белые говорили только так, и никак иначе.
Я мог чувствовать себя по-дурацки, но на самом деле, настоящим дураком был Маккей. Он недооценил Микки Сегундо. Началось это всё пять лет назад. С повешения.
* * *
Ранним утром у меня нарисовался Тудишишн, сержант полиции апачей из отделения Бюро в Хикарилле, и сообщил, что Тони Чодди снова убежал из резервации — и может находиться в моем locale. Тудишишн задержался у меня на несколько кружек кофе — хотя то, что он сообщил, уложилось в полторы минуты. Когда он, наконец, напился, он уехал — так же лениво, как и приехал. В его задачи входил поиск и отлов хулиганов и беглецов из резервации, но относился он к своим обязанностям без особого рвения. Для службы всегда было «завтра» — а сегодня предназначалось для раздумий и размышлений о том, как эту службу нести.
В Бюро, надо сказать, привыкли к тому, что Тони Чодди постоянно куда-то сматывался за пределы резервации. Как правило, его находили через несколько дней: в каком-нибудь овраге, налакавшимся tulapai, крепкого молодого дрожжевого пива.
До вечера ничего так и не произошло, но не сказать, что это было в порядке вещей. В моем отделении Бюро довольно часто, что-нибудь да случалось. В моем ведении находилось двадцать шесть семей, сто восемь апачей-хикариллов. Мы располагались почти что в двадцати милях южнее границы резервации, и большинство из этих хикариллов жили тут задолго до того, как была произведена демаркация. Эти апачи были относительно мирными — и продолжали оставаться таковыми. Один из тех случаев, когда Бюро по делам индейцев предпочитало не будить лихо — именно поэтому у нас было куда меньше происшествий, чем если бы наших апачей загнали в резервацию.
На двери моей конторы была укреплена табличка: «Ди Джей Мерритт, агент. Отдел апачей-хикариллов, Отделение Бюро по делам индейцев в Пуэрко, Территория Нью-Мексико». Именно то, что надо было поместить на дверях убогого домишки из саманного кирпича, одиноко стоявшего у подножия гор Насимиентос. Мои апачи предпочитали селиться повыше — до ближайших jacales (хижин) было не менее двух миль. Отделение же обязано было оставаться в почтовой орбите — даже если вся почта состояла из бесполезной и бессмысленной документации, которую присылало Бюро.
Я почти уже сел ужинать, как внезапно вернулся Тудишишн. На этот раз он летел сломя голову, и резво спешился, не дожидаясь пока остановится лошадь. Он был в сильном возбуждении, и говорил на смеси апачского и испанского, время от времени вставляя английские слова.
Когда он приехал в резервацию, то решил там немного задержаться и повидаться со старыми друзьями в отделении Бюро в Пуэрко. Встреча затянулась, поскольку они давно не виделись, утро плавно перешло в день, пива было в изобилии, как и разговоров — ради такого даже выпили кофе. Узнав, что приехал Тудишишн, начали приходить апачи из отдаленных поселений, затерянных в холмах — узнать как дела в других резервациях. Очень быстро собралась толпа, и все шло к доброму веселью, когда неожиданно появился señor Маккей.
С ним было много мужчин, и они все искали Микки Золнера — любителя индианок, как его называли белые.
Все детали происшествия я узнал много позже, но если вкратце, то дело было так: Маккей и еще несколько человек отправились поохотиться. Тем утром, проснувшись, они обнаружили пропажу лошади, дробовика и еще нескольких личных вещей. Они отправились по следу, благо он был свежим, и тот привел их к хижине Микки Золнера. Там была его женщина и сын, а у входа в jacale стояла лошадь. Микки Сегундо, был польщен тем, что ему выпала честь привести таких важных людей к отцу, который в тот момент сидел с Тудишишном.
