Дороти Джонсон
Челповек о имени Лошадь
Он был молод, из хорошей семьи, как принято было говорить в Новой Англии лет сто пятьдесят назад, и владевшее им чувство глубокой неудовлетворенности жизнью казалось непонятным ему самому. Вырос он в прекрасном старинном доме в Бостоне под присмотром бабушки (его мать умерла во время родов), жил, пользуясь комфортом и всеми привилегиями, какие предоставляло ему богатство отца. И все-таки неудовлетворенность была, и она озадачивала его тем более, что он не мог определить ее причину. Ему хотелось бы жить равным среди равных. Это, пожалуй, самое подходящее объяснение, какое только он мог дать, почему не чувствовал себя счастливым в Бостоне и постоянно рвался куда-нибудь уехать.
В 1845 году он покинул дом и отправился на еще не завоеванный Запад, за неуклонно наступающую пограничную линию, где надеялся найти то, что искал: равных себе людей. Ему казалось, что там, на индейской территории, где еще существовала опасность, все белые люди были под стать королям, и он хотел быть одним из них. Но вскоре стало ясно, что на Дальнем Западе, как и в Бостоне, те люди, которых он уважал, во многом превосходили его, даже если не умели читать, а те, кого он не мог уважать, вовсе не стоили внимания. У него, правда, были деньги, и он мог приблизить к себе тех, кого уважал. Он нанял четырех человек, которые могли бы готовить еду, ходить на охоту, служить проводниками и быть товарищами. Но эти люди не стали ему друзьями. Они держались от него в стороне; он, как и раньше, был одинок и по-прежнему тяготился своим положением, мечтая об обществе равных себе.
Но как-то в июне ему пришлось узнать, что значит оказаться вообще вне всякого общества: он стал пленником небольшого отряда индейцев кроу.
Внезапные выстрелы, короткие предсмертные крики за поворотом ручья. Он так и не увидел больше ни своих товарищей, ни их тел; не мог даже защищаться, потому что во время неожиданного нападения купался в ручье, и в таком виде, нагой и безоружный, был схвачен индейцами.
Когда его наконец отпустили и заставили бежать, индейские всадники, забавляясь, догоняли и сбивали его с ног ударами своих шестов-ку (Ку — система престижа воина у индейцев Северной Америки равнинной культуры. Убив или ранив врага, захватив пленника или оружие, сняв скальп, угнав лошадей и т. д., индейский воин добывал свой ку соответственно проявленной храбрости. Воин, завоевавший высший ку, занимал почетное положение в обществе. Его подвиги перечислялись на торжественных церемониях. Шест-ку — шест, на котором крепились добытые знаки отличия — скальпы, орлиные перья и т. п.). Он видел только что снятые скальпы своих товарищей, с них еще капала кровь, один воин снял даже черную бороду баптиста в качестве трофея.
Пленник оказался в том же положении, что и угнанные индейцами лошади: ни одежды, ни обуви, на шее— ремешок из сыромятной кожи. Пока он не падал, индейцы не обращали на него внимания.
На второй день пути ему вернули брюки. Ноги так распухли, что не влезали в башмаки, и один из индейцев бросил ему пару мокасин, принадлежавших раньше метису Генри, убитому у ручья. Пленник принял мокасины с благодарностью. На третий день ему разрешили сесть на лошадь. Отряд продвигался теперь быстрее, и в тот же день показалось индейское селение.
Пленник подумывал о побеге, надеясь быть убитым при попытке к бегству, предпочитая такую смерть ожидавшим его мучениям, но у него не было ни малейшего шанса выполнить свое намерение. Индейцы были опытнее в таких делах и догадывались, что у него на уме.
В прошлом ему удалось совершить один удачный побег: отец был вне себе от гнева, бабушка плакала, но он все-таки покинул Бостон. Им не удалось отговорить его, никакие разговоры не помогли.
Индейцы кроу разговорами себя не утруждали.
Перед прибытием в селение они остановились, чтобы принарядиться и надеть все свои регалии, при этом использовали даже часть одежды своих жертв. Лица они покрыли черной краской и, ведя пленника на поводу, словно лошадь, направились к селению. Потрясая оружием, с боевыми криками и песнями они въехали в кольцо расположившихся по кругу типи. Пленник потерял сознание, и его тащили волоком.
Избитый и оглушенный лежал он около типи. Наконец он очнулся: вокруг кипела шумная, деятельная жизнь, к типи подходили индейцы поглазеть на белого пленника. Его мучила жажда. Когда пошел дождь, он пил из луж, лакая как собака. Костлявая и крикливая старуха с растрепанными седеющими волосами бросила в траву кусок мяса, и пленник с трудом отбил его у набежавших собак.
Когда он окончательно пришел в себя и мысли прояснились, первым его чувством был гнев, но это было как раз то, чего он не мог себе позволить. «Все-таки лучше быть лошадью, — подумал он. — Даже когда тебя ведут на поводу. Но псом я не буду! Ни за что!»
Старая карга сунула ему кусок вонючего прогорклого жира, предоставив самому догадаться о его назначении. Он осторожно смазал этим жиром свое израненное, обожженное солнцем тело. «Теперь, — подумал он, — от меня воняет, как от них».
Медленно выздоравливая, он хладнокровно рассуждал о преимуществах быть лошадью. Униженный человек рано или поздно взбунтуется, и это кончится для него плачевно. Лошадь, напротив, всегда должна быть покорной. Ну что ж, он научится обходиться без гордости!
Он понял, что стал собственностью крикливой старухи — подарок от сына, — и этим подарком старуха постоянно хвасталась. Она кричала на него больше, чем на других, очевидно желая произвести впечатление на соседей, чтобы они не забывали, какой у нее замечательный и щедрый сын. Старуха — этот отвратительный мешок костей и мяса — была властной, горделивой и к тому же неутомимой труженицей.
Пленник, который теперь считал себя лошадью, забывал подчас о своем положении и мысленно делал заметки обо всем, что видел, чтобы рассказать потом родным в Бостоне о своем чудовищном приключении. Он вернется героем и скажет: «Бабушка, позвольте мне подать вам шаль. Я привык оказывать подобные мелкие услуги другой леди примерно вашего возраста».
В типи, кроме старой карги и ее сына, жили две молодые женщины. Старшая из них, решил пленник, — жена индейца, который взял его в плен, младшая — сестра. Невестка старухи была самодовольна и избалована: будучи любимицей, она не очень-то утруждала себя работой. У младшей женщины (дочери старухи) были веселые любознательные глаза, их быстрый взгляд довольно часто останавливался на белом пленнике, считавшем себя лошадью.
Обе молодые женщины работали, только если их заставляла старуха; они постоянно старались улизнуть и заняться чем-нибудь поинтереснее. В селении затевались игры и шумные состязания, было много веселья и смеха. Но не для белого пленника, который начинал понимать, что такое одиночество.
