— Эй, Билл! Ты здесь, Билл! — Пат Морисси в диком восторге прыгал на своем фургоне и орал во весь голос:
— Так их, Билл! Задай им перцу! Слопай их живьем! А с тротуара какая-то женщина закричала:
— Берегись, Билл! Они лезут спереди!
Билл услышал ее предостережение и метко направленным градом угля очистил передок фургона от нападающих. Кэтрин, обернувшись, увидела на краю тротуара женщину с ярким румянцем на щеках и горящими черными глазами. Женщина с самозабвенным восторгом, не отрываясь, смотрела на того, кто несколько минут назад был еще Фредди Драмондом.
Из раскрытых окон контор загремели аплодисменты, и снова полетели вниз стулья, ящики. Толпа уже прорвала фронт с одной стороны и хлынула вдоль ряда фургонов. Каждый полицейский оказался в кольце атакующих. Всех штрейкбрехеров стащили с козел, постромки перерезали и напуганных лошадей разогнали. Многие полицейские, спасаясь, забрались под угольный фургон, кое-кто из них вскочил на лошадей, пытаясь удержать остальных, но лошади через свободный от людей тротуар ринулись все на Маркет-стрит.
Кэтрин Ван-Ворст услышала голос той самой женщины, что раньше предупредила Драмонда об опасности. Женщина снова появилась на обочине тротуара и кричала:
— Удирай, Билл, пора! Удирай!
Полиция в этот момент была сметена в сторону толпой. Билл Тотс соскочил с фургона, подошел к женщине на тротуаре. И Кэтрин Ван-Ворст увидела, как та обняла его и поцеловала в губы. Оба зашагали вниз по улице, и Билл одной рукой обнимал женщину за талию, болтая и смеясь с такой веселой непринужденностью, какой пытливо смотревшая им вслед Кэтрин никогда не ожидала от Фредди Драмонда.
Полицейские вернулись и в ожидании подкрепления и новых возчиков и лошадей стали очищать улицу. Толпа расходилась, сделав свое дело, а Кэтрин Ван-Ворст все еще смотрела вслед тому, кого она знала под именем Фредди Драмонда. Он был на голову выше всех и шагал, по-прежнему обнимая одной рукой ту женщину с черными глазами. И, сидя в автомобиле, Кэтрин видела, как эта пара пересекла Маркет-стрит, перешла через «ров» и скрылась на Третьей улице в рабочем гетто.
Шли годы. В Калифорнийском университете не читал больше лекций Фредди Драмонд, не появлялись книги по вопросам экономики и труда с напечатанным на обложке именем автора «Фредерик А. Драмонд». А по ту сторону «рва» появился новый лидер рабочих, Уильям Тотс. Он женился на Мэри Кондон, председательнице Международного союза перчаточников Э 974. Именно он организовал знаменитую забастовку поваров и официантов, которая дала такие блестящие результаты. В нее вовлечены были десятки других союзов, даже такие, которые имели к Союзу Поваров и Официантов довольно далекое отношение, — например, Союз Ощипывателей кур и Союз Гробовщиков.
В 1976 году конфликт между Китаем и остальным миром достиг высшей точки. Именно поэтому было отложено празднование двухсотлетнего юбилея американской независимости. Спутались, смешались и были отсрочены по той же причине многие другие планы народов Земного шара. Мир словно вдруг очнулся, осознав возникшую опасность: а между тем в течение свыше семидесяти лет события незаметно вели именно в этом направлении.
Логическим началом процесса, который спустя семьдесят лет потряс весь мир, был 1904 год. В этом году произошла русско-японская война, глубокомысленно названная историками того времени началом вступления Японии на международную арену. В действительности же это событие стало началом пробуждения Китая, которое давно и тщетно ожидалось. Западные народы пробовали разбудить Китай, но им это не удавалось. Несмотря на весь свой оптимизм и расовое самолюбие, они вынуждены были признать, что задача невыполнима, что Китай никогда не проснется.
А между тем они упустили из виду то обстоятельство, что между ними и Китаем нет общего психологического языка ! Мыслительные процессы обеих рас коренным образом различались между собой. Не существовало между ними словаря доверия. Западный ум, проникнув в китайскую душу на небольшую глубину, оказался в запутанном лабиринте. Китайский ум проник в западную душу на столь же короткое расстояние и уперся в глухую, непонятную стену. Решающим оказался вопрос языка. Не нашлось способа внедрить западные понятия в китайскую душу. Китай продолжал спать. Материальные достижения и прогресс Запада были для него книгой за семью печатями; и Запад не мог раскрыть этой книги. Где-то глубоко в недрах сознания, в душе, скажем, расы, говорящей по-английски, была заложена способность откликаться на короткие саксонские слова; где-то глубоко, на задворках китайского сознания, была способность откликаться на их китайские иероглифы; но китайский ум не мог откликнуться на короткие саксонские слова; столь же мало ум англосакса мог откликнуться на иероглифы. Ткань их души была сплетена из совершенно различных материалов; духовно они были чужды друг другу. Вот почему западные материальные достижения и прогресс не потревожили векового сна Китая.
Но вот на сцену явилась Япония, победившая Россию в 1904 году. Японская раса была каким-то капризом, — парадоксом среди народов Востока. Каким-то странным образом Япония оказалась восприимчивой ко всему, что мог ей предложить Запад. Япония быстро усвоила западные идеи, переварила и так умело использовала их, что неожиданно выступила во всеоружии мировой державы. Трудно найти объяснение этой особенной восприимчивости Японии к чуждой культуре Запада, так же трудно было бы объяснить какую-нибудь биологическую игру природы в животном царстве.
Решительно разгромив великую русскую империю, Япония немедленно занялась осуществлением своей мечты, грандиозной мечты об устройстве своей империи. Корею она обратила в свою житницу и колонию; договорные привилегии и хитрая дипломатия дали ей монополию эксплуатации Маньчжурии. Но японцы этим не удовлетворились; они обратили свои взоры на Китай, в недрах огромной территории которого таились величайшие в мире залежи железа и угля — основа основ промышленной цивилизации. При наличии естественных богатств, вторым важнейшим фактором промышленности является труд. На этой территории жило население в 400 миллионов душ — четверть всего тогдашнего населения земного шара. Кроме того, китайцы великолепные рабочие, а их фаталистическая философия (или религия) и крепкая нервная организация делали из них бесподобных солдат при надлежащем управлении. Излишне говорить, что Япония была готова дать такое управление.
Но лучше всего, с японской точки зрения, было то, что китайцы — родственная им раса. Загадка китайского характера, которая явилась препоной для Запада, не была загадкой для Японии. Япония понимала китайцев так, как мы никогда не научимся понимать их. У китайцев те же умственные процессы. Японцы мыслят теми же самыми умственными символами, что и китайцы, и мысли их движутся по тем же самым мозговым бороздкам. Японцы проникли в глубь китайской души, у порога которой европейцы остановились в недоумении. Они увидели поворот, которого не заметил европеец, обошли препятствие и скрылись в разветвлениях китайской души, куда мы не могли последовать. Они были братья. Давным-давно один народ заимствовал у другого его письмена, а за несчетное число поколений до этого они ответвились от общего монгольского ствола. Неоднородные условия и примесь посторонней крови вызвали изменения и дифференциацию, но в глубине их существа лежало общее наследие, лежала общность, которую время не могло стереть.
