Результатом этого его поединка с самим собой было то, что ему удалось выстоять до полудня, и к двенадцати часам дня он в одиночку перелопатил, не сходя с платформы, шестнадцать тонн сена. Знаю, что в это трудно поверить, и впоследствии многие знающие люди, разбирающиеся в подобных вещах, выражали большие сомнения на сей счет, но я был там и видел все собственными глазами, а потом ещё собственноручно подводил итог по записям, сделанным в книге учета обвязчиком тюков.
Шестнадцать тонн и восемнадцать фунтов, если уж быть до конца точным. А мальчишке было всего пятнадцать лет!
Как я уже сказал, он продолжал работать до того самого момента, пока повар не начал призывно стучать половником по сковородке, всем своим видом давая понять, что сколько бы времени ни показывали обычные часы, а только у него на кухне уже наступил полдень.
Работа была тут же прекращена, лошади распряжены, и все начали дружно вытряхивать из-за пазухи колкую труху и протирать глаза от пыли. Я же продолжал наблюдать за мальчишкой и видел, как он начал было спускаться вниз, придерживаясь за стенку пресса, но затем передумал и медленно направился туда, где на земле высился ворох оставшегося после прессования мусора, состоявший наполовину из пыли и сенной трухи и доходивший почти что до самой площадки. Там он опустился на край платформы и соскользнул вниз.
Но потом его тело развернулось, подобно неуправляемой лодке, подхваченной быстрым течением, и он безвольно скатился вниз.
Человек несведущий мог бы, пожалуй, решить, что мальчишка просто сильно ударился головой о твердый ком выжженной солнцем земли, но уж я-то знал, в чем дело.
Подбежав к нему, я приподнял ему голову и взглянул в лицо. У него посинели губы, а вокруг глаз залегли белые пятна. Он безжизненно лежал на земле и был похож на размалеванную обезьянку с картинки.
Не теряя времени, я дотащил мальчишку до бака с водой, и окунул его туда несколько раз, после чего перетащил его под кухонный навес, уложил так, чтобы ноги были выше головы, и принялся обмахивать.
Ребята столпились вокруг нас и тоже помогали, кто чем мог. Никто из них не проронил ни слова. Да и особой помощи от них ждать тоже не приходилось. Но один из них взял у меня из рук сложенную газету и продолжал обмахивать ею мальчишку, и я помню, как Пит держал над горлом у Чипа мокрую тряпку, выжимая из неё непрерывную струйку капель. Это была не самая приятная компания. Им стало стыдно, но только нет ничего опаснее совестливого мужика. Он стремится поскорее вновь обрести душевный покой и ради этого готов на все.
Подошел к нам и Ньюболд.
— Ну что ж, — сказал он, — думаю, здорово мы проучили этого щенка. Никто ему не ответил, но все разом обернулись и красноречиво поглядели на босса. Больше он ничего не говорил, а лишь смущенно кашлянул и, напустив на себя подчеркнуто сосредоточенный вид, начал сворачивать сигарету. Но я видел, как на лице у него заходили желваки, и мне стало ясно, что даже если Ньюболду неведомо чувство стыда, то по крайней мере иногда ему все-таки бывает страшно.
На протяжении последующего получаса мы хлопотали вокруг Чипа, и за все это время никто не проронил ни слова, если, конечно, не считать того, что изредка кто-нибудь из нас в сердцах обзывал другого болваном, после чего плечом оттеснял ближнего своего в сторону и самолично брался выполнять его часть работы. Я же уже не сомневался в том, что Чип умирает, и что Ньюболду после этого тоже не жить, когда веки мальчишки дрогнули, он недоуменно посмотрел на нас, а затем вздохнул и снова закрыл глаза.
— Мамочка! — всхлипнул он, повернулся на бок и снова вздохнул.
Это зрелище потрясло меня до глубины души. Я имею в виду то, что было даже необязательно заглядывать в его свидетельство о рождении, чтобы догадаться, что ему было на два-три года меньше лет, чем мы думали сперва. У каждого из нас и без того было муторно на душе, так что можете себе представить, что мы почувствовали, когда услышали этот жалобный всхлип и увидели, как он повернулся и вздохнул — совсем как ребенок в кроватке, когда над ним склоняется мать, чтобы поцеловать свое дитя и пожелать ему спокойной ночи.
Ньюболд решительно отодвинул меня в сторону и наклонился, чтобы получше разглядеть мальчишку. Он не сказал ничего, однако взгляд его был красноречивей всяких слов.
И тут затянувшееся молчание нарушил тихий мелодичный голосок, холодно заметивший:
— Теперь я вижу, мистер Ньюболд, что все это время он показывал вам, как работает пресс!
Опять эта девица.
Оказывается, её лошадь потеряла подкову, и она повернула обратно, чтобы шагом доехать до нашего лагеря в надежде, что здесь смогут для неё что-либо сделать, тем более, что у нас и кузница собственная имелась.
Это было самое худшее из того, что могло с нами случиться. В такие дела посторонних вообще стараются не посвящать, даже мужчин. А уж про женщин и говорить нечего — любая из них, услышав подобную историю, для начала «переварит» полученную информацию, а потом выдаст собственную версию случившегося, дополняя её новыми красочными подробностями. И с каждым новым пересказом наша компания будет все больше и больше походить на шайку людоедов-пожирателей детей!
Но хуже всего, если душераздирающие истории о нашей жестокости будут исходить от самой Мэриан Рэй, ибо ничего из сказанного ею не будет подвергнуто сомнению! У меня в голове промелькнула мысль о том, чтобы вскочить и убежать, любой ценой добраться до станции — хоть бы даже и пешком — и уехать подальше от этих мест.
По лицам остальных было видно, что они подумывают о том же.
Но не успели мы опомниться, как она уже сидела на земле, положив голову мальчишки к себе на колени, не обращая внимания ни на кого из нас и тихо приговаривая:
— Бедняжка! Бедный мальчик!
И она провела своими тонкими пальчиками по его пыльным волосам, убирая их со лба.
Но это было лишь начало. Всем своим видом она давала нам понять, какая огромная пропасть пролегает между этим «бедным мальчиком» и звероподобными мужланами типа нас.
Возможно, она была права.
Затем, вдоволь насладившись произведенным впечатлением, она распорядилась:
— Хватит поливать его водой. Температура и так уже ниже нормальной. Мы могли бы попытаться вернуть его к жизни. — Но тут же добавила: — Хотя, конечно, до конца оправиться от такого шока он уже не сможет никогда!
Мы не стали ставить под сомнение её медицинские познания. Так или иначе, а только наша дальнейшая судьба зависела от этой девчонки, и чем меньше мы говорили, тем было лучше для нас же самих.
Я уже не помню, что она делала. Но, кажется, в какой-то момент она спросила не найдется ли у нас немного виски, и тут же извинилась за свое предположение, будто бы мы можем держать при себе такую отраву. Отраву? Да она сама была похлеще всякого яда и могла отравить жизнь кому угодно. Она действовала нам на нервы. Готов поклясться, что все это время она продолжала улыбаться уголками губ. А ещё она то и дело поднимала глаза, останавливая пристальный взгляд на ком-нибудь из нас, словно желая запомнить наши лица и имена для дальнейшего упоминания.
