Когда петля была готова, он пошел к молодому коню. Дымка смотрел, как приближается человек, и по всему было видно, что лошадь хотела бы просто исчезнуть с лица земли.
Другие лошади бросились врассыпную от человека, и Дымка вместе с ними метнулся к другому концу кораля. На бегу он услышал свист веревки, и что-то похожее на змею обвилось вокруг обеих его передних ног.
Когда он прянул в воздух, чтобы вырваться, передние ноги были выдернуты из-под него, он описал в воздухе дугу и врастяжку, боком шлепнулся наземь. Едва коснувшись земли, он рванулся, чтобы вскочить. Снова и снова пытался вскочить он на ноги, а когда ковбой заговорил с ним, Дымка бросил в его сторону неистовый взгляд и захрапел.
– Да лежи ты спокойно, – сказал ковбой. – Я не собираюсь сдирать с тебя твою славную шкурку.
Дымка лежал, – ничего другого ему не оставалось, потому что у него уже были связаны вместе все четыре ноги. Он лежал беспомощно, тяжело дыша, его мозг уже не работал, и сердце готово было выскочить из груди. Ни кугуар, ни медведь не смогли бы свалить его так легко, он мог бы с ними бороться, но здесь он сразу был лишен всех своих сил, и тайна человеческой мощи исполнила его страхом – страхом, какого не почувствовал бы он и перед тысячью медведей, кугуаров и волков. Смутно видел он, как ковбой склонился над ним. Колено прикоснулось к его шее, и мускулы всей шеи затрепетали, как если бы впились в них зубы змеи. Одна рука дотронулась до его уха, а другая – до лба. Это не было больно, но если бы боль и была, Дымка бы ее не почувствовал.
Скоро уздечка была надета на его голову: он почувствовал сыромятный намордник, сомкнувший ему челюсти, и аркан на шее; все это время человек издавал тихие звуки, в которых не было почему-то угрозы. Он разговаривал с Дымкой. Ковбой погладил его по лбу, потом встал и подошел к ногам лошади. Дымка почувствовал, что тугие веревки на его бабках ослабли. Ноги его были свободны, но ум был затуманен, и он продолжал лежать. Человек потянул за уздечку.
– Ну-ка, вставай, – сказал ковбой, и Дымка очнулся.
Он вскочил, брыкаясь, взлетая на дыбы и храпя. Его ноги были свободны, он мог ими действовать, и в эти действия он вложил всю силу, какая была у него, и все желание вырваться от ковбоя, который держал его на длинной веревке.
Говорят об особом искусстве рыболова, который томит огромную рыбину в воде, подводя ее к берегу. Но это искусство – ничто по сравнению с тем мастерством, с каким ковбой в полтораста фунтов весом удерживал на месте дикого зверя в тысячу с лишком фунтов.
Впившись ногами в землю, он удерживал лошадь; это было ему не впервой, и почти все лошади боролись с ним так, как боролся теперь Дымка. Глаза молодого коня запылали, когда он увидел, что и без пут ему не вырваться, не стряхнуть двуногого врага. Храпя и воюя с веревкой, которая крепко ухватила его за голову и за шею, он начал уставать, а потом пришло время, когда ковбой уже тихо стоял на месте, а в нескольких ярдах от него, широко расставив ноги, стоял Дымка, и пот каплями стекал по его лоснящейся шкуре. Так он стоял и смотрел, как ковбой пятился назад, пропуская веревку между руками, он смотрел, как тот отворил ворота, взял под уздцы верховую лошадь и вскочил в седло. Тридцать футов веревки было теперь между ним и всадником, и, когда всадник въехал внутрь кораля и веревка вздрогнула, Дымка сорвался с места и, тряся головой, будто старался сбросить уздечку, пустился прямо к открытым воротам.
Но едва очутился он за ними, как сразу осекся. Он не знал, что веревка в силах остановить его бег. Ворота закрылись за Дымкой и всадником. Веревка ослабла, и Дымка снова понесся вперед. Он чувствовал, что веревка по-прежнему на нем, но теперь она не сдерживала его бег. Пересохшее русло ручья, заросшее высокой зеленой травой, проходило мимо кораля, и Дымка направился туда. Ему все равно было куда бежать, лишь бы он мог сохранять расстояние между собой и всадником. Но бежать ему пришлось недолго: веревка снова натянулась, туже и туже – он должен был остановиться.
Всадник спрыгнул с лошади и привязал конец веревки к бревну.
– Ну, друг мой, – сказал ковбой, любуясь Дымкой, – не трепли понапрасну веревку: чем меньше будешь обижать ее ты, тем меньше она тебя.
С этими словами он вскочил в седло и уехал к коралю, где много дичков ожидало еще той науки, которую получил уже Дымка.
Эта длинная мягкая веревка и это бревно дали Дымке первый урок послушания человеку.
Чем больше он боролся с веревкой и старался уйти от нее, тем тверже понимал, что всякая борьба бесполезна.
Эта веревка верно служила человеку и отбрасывала Дымку назад всякий раз, когда он достигал ее конца. Она лишала мощи его шею, и скоро он окончательно сдался, убедившись в своем бессилии.
Бревно, к которому была привязана веревка, также делало свое дело – оно было достаточно тяжело, чтобы сдерживать лошадь, и хотя Дымка тащил его за собой, далеко с ним уйти он не мог.
Дымка понял: пришел конец всему, что он любил на свободе. Тенистые лощины, чистые ключи, неоглядные пастбища – все было у него отнято.
Он не знал, что ждет его дальше. Он знал одно: вот он в русле пересохшего ручья у кораля и не может отсюда уйти.
V. Объездчик садится в седло
Облако пыли стояло над большим коралем, где Клинт, объездчик дичков компании «Рокин Р.» седлал и «обламывал» молодых жеребят, чтобы сделать из них добрых верховых коней. Для ковбоя то были жаркие дни. Нелегко было бороться с гладкими, сытыми, храпящими лошадьми и доказывать им, что кто-то может управлять ими, и ездить на них верхом, и распоряжаться ими по своей воле. Но Клинту это было привычно – без отдыха, без перерыва он занимался этим делом уже много лет.
Он выбирал десяток дичков и, выгнав дурь из этого десятка, сдавал их объезженными лошадьми, а потом загонял в кораль новый, свежий десяток диких коней. На каждом объезженном удальце нужно было ездить хотя бы по получасу в день, и тогда постепенно они приучались ходить под седлом. Клинт работал в этой компании около двух лет и за это время сломил и объездил около восьмидесяти лошадей. До того в других компаниях он объездил много больше, и никогда не случалось ему спасовать, если какая-нибудь лошадь не поддалась ученью – не он был тому виной: никто не сумел бы сделать из этой лошади что-нибудь путное.
Но схватки со строптивыми лошадьми давали себя знать: ни один из дичков, которых Клинт укрощал, не щадил его, всякий раз требовалось от него предельное напряжение сил. Многие старались стряхнуть его наземь и втоптать в пыль, удары копыт сыпались точно молнии, зубы сдирали рубаху со спины, он пересаживался с одной дикой лошади на другую, но у всех у них была одна забота: как бы перетрясти в нем сердце из левого бока в правый.
