— Следопыт!
— Я понимаю вас, Мэйбл, и нисколько не сержусь, поверьте! Минутами мне кажется, что хорошо бы поселиться где-нибудь с вами по соседству, видеть ваше счастье. Но, пожалуй, лучше мне оставить Пятьдесят пятый полк и вернуться в Шестидесятый — он мне все равно что родной. Зря я тогда с ним расстался, но и здесь во мне нуждались, а кроме того, со многими в Пятьдесят пятом я и раньше был знаком, хотя бы с тем же сержантом Дунхемом, когда он еще служил в другом полку. А все же, Джаспер, дружище, я не жалею, что узнал тебя…
— А меня. Следопыт? — горячо перебила его Мэйбл. — Неужто вы жалеете, что узнали меня? Я этого себе вовек не прощу!
— Вас, Мэйбл? — воскликнул проводник и преданно и любовно, в невинной простоте взяв руку девушки, заглянул ей в глаза. — Как могу я сожалеть, что солнечный луч осветил сумрак безрадостного дня, что свет ворвался во тьму, хотя бы и на короткую минуту? Я не льщу себя надеждой, что буду и впредь шагать по земле с таким же легким сердцем, как раньше, или что сон мой в ближайшее время будет по-прежнему сладок, но я всегда буду помнить, как мне когда-то улыбнулось незаслуженное счастье. А в том, что оно незаслуженно, не ваша вина, Мэйбл, я одного себя виню, что по глупому тщеславию вообразил, будто могу приглянуться такому созданию, тем более что вы все объяснили мне, как оно есть, когда мы говорили с вами на том мысу, и я должен был вам поверить. Это только естественно, чтобы молодые девушки лучше понимали, что им нужно, чем их родители. Эх, дети, дети! Вопрос решен, единственное, что мне остается, — это проститься с вами, чтобы вы могли скорее уехать; представляю, как сердится мастер Кэп, он еще, чего доброго, сойдет на берег посмотреть, что мы тут делаем.
— Проститься? — вскричала Мэйбл.
— Проститься? — эхом отозвался Джаспер. — Уж не думаешь ли ты с нами расстаться, дружище?
— Так будет лучше, Мэйбл, гораздо лучше, Джаспер, это самое разумное. Я мог бы жить и умереть с вами, когда бы послушался своего чувства. Но, если слушаться разума, нам нужно сейчас же расстаться. Вы отправитесь в Осуиго и постараетесь там обвенчаться; мастер Кэп уже подготовлен к этому и будет рад-радехонек вернуться в море, а я возвращусь в лесную глушь и к своему творцу. Что ж, Мэйбл, — продолжал Следопыт, вставая и с истовой церемонностью подходя к нашей героине, — поцелуйте меня! Джаспер не будет на меня в обиде за этот единственный поцелуй. А потом мы расстанемся.
— О Следопыт! — воскликнула Мэйбл, бросаясь в объятия проводника и покрывая его лицо тысячей поцелуев со свободой и жаром, каких она не проявила в объятиях Джаспера. — Да благословит вас бог, милый, милый Следопыт! Вы к нам еще приедете! Мы снова увидимся! А когда вы состаритесь, наш дом будет для вас родным домом — ведь вы переберетесь к нам и позволите мне быть вам дочерью?
— Вот-вот, — с трудом выговорил проводник, чувствуя в горле какой-то комок. — Вот так мне и следует на вас смотреть. Вы больше годитесь мне в дочери, чем в жены. Прощай, Джаспер! А теперь идемте к лодкам. Вам давно пора быть на борту.
И Следопыт с каким-то торжественным спокойствием повел их к берегу. Подойдя к лодке, он снова взял пальцы Мэйбл в свои и, отстранив ее на расстояние вытянутой руки, долго, с тоской смотрел ей в лицо, пока на глаза его не набежали непрошеные слезы и не потекли ручейками по загрубелому лицу.
— Благословите меня, Следопыт, — сказала Мэйбл, смиренно склонясь к его ногам. — Хотя бы благословите меня, прежде чем мы расстанемся.
И неискушенный сын природы, с душою простой, но благородной, исполнил ее просьбу; когда он помогал ей сесть в лодку, у него был вид человека, который решительным усилием рвет тугую, крепкую нить. Прежде чем удалиться, он взял Джаспера за руку, отвел его в сторону и обратился к нему со следующими словами:
— У тебя доброе сердце и благородная натура, Джаспер, но оба мы грубые дикари по сравнению с этой нежной тростинкой. Щади же ее и никогда не выказывай суровости мужчины к этому хрупкому созданию. Со временем ты научишься ее понимать, и господь, который равно правит лесом и озером и который с улыбкой смотрит на добродетель и отвращает лицо свое от порока, подарит вам заслуженное счастье.
Следопыт подал знак другу отчалить от берега, а сам стоял, опершись на свой карабин, пока лодка не подошла борт о борт к "Резвому". Мэйбл рыдала, словно сердце у нее разрывалось на части, и глаза ее неотрывно смотрели на прогалину, где одиноко высилась фигура Следопыта, и так до тех пор, пока "Резвый", зайдя за мыс, не потерял его из виду. И до самой последней минуты не спускала она глаз с неподвижной мускулистой фигуры этого необыкновенного человека, которая возвышалась, как статуя, поставленная на этом уединенном месте в память разыгравшихся здесь бурных событий.
А было б ветерком одним
С тобою мне дышать дано,
То что б ни прилетело с ним –
Жизнь или смерть, — мне все равно.
Мур. "Лалла Рук"
Уж на что Следопыт был привычен к одиночеству, но, когда "Резвый" окончательно исчез из виду, им овладело вдруг чувство полной заброшенности. Никогда еще не ощущал он так свою оторванность от мира: за последнее время его потянуло к радостям и заботам обычного человеческого существования, ему уже виделась семья, тихий домашний уют. И вот все исчезло, рухнуло, как бы в одно мгновение, и он остался один на свете, без милой спутницы и без надежд. Даже Чингачгук покинул его, пусть и на время; отсутствие преданного друга было особенно тяжело нашему герою в эту минуту, быть может, самую критическую в его жизни.
Следопыт стоял, опершись на свой карабин, в позе, описанной нами в предыдущей главе, еще долго после того, как "Резвый" скрылся за горизонтом. Казалось, он оцепенел; только человек, привыкший требовать от своих мускулов непомерной работы, мог выдержать эту трудную позу в ее мраморной неподвижности, да еще в течение такого долгого времени. Наконец он стряхнул с себя оцепенение вздохом, казалось, исходившим из глубины его существа.
По особому свойству этого самобытного человека, он вполне владел собой во всем, что касалось практической жизни, чем бы не были поглощены его мысли. Так и сейчас: хотя в душе его жила только мысль о Мэйбл, ее красоте, предпочтении, отданном ею Джасперу, ее слезах, ее отъезде, ноги послушно и неуклонно несли его к тому месту, где Июньская Роса все еще скорбела над могилою мужа. Их беседа велась на языке тускароров, которым Следопыт владел свободно; но, поскольку наречие это известно лишь людям многоученым, мы переведем их слова на простой английский язык, сохранив, по возможности, слог каждого собеседника и его интонацию.
