Феба очень хорошо поняла это предостережение и обещала молчать.
Глава XIX. НАТЧЕЗСКАЯ КРАСАВИЦА
Пока отыскивали труп Чарльза Кленси, пока тело его матери также, в сущности, убитой, лежало на столе, а убийца обоих сидел в тюрьме, пассажирский пароход медленно плыл против течения по Красной реке Луизианы. Его колесо с лопастями — оно было только одно — било по воде, насыщенной охрой, и поднимало кровавую цену, остававшуюся на поверхности воды в борозде парохода.
Это был небольшой пароход, похожий на те, которые во множестве плавали по притокам Миссисипи, и вся движущая сила которых заключалась в паре колес, помещенных там, где у большой части других судов действует руль. Эти коробки очень походили на странствующие мельницы.
Пароход носил довольно претенциозное название «Натчезская Красавица». Это было весьма неважное судно, но в этот рейс могло с большим правом претендовать на свое название, ибо несло на себе молодую девицу, называвшуюся, подобно ему, натчезскою красавицей. То была Елена Армстронг.
Оставила ли Елена свое сердце в местах, которые покидала? Нет, она уносила его с собою в груди, но оно было почти разбито.
Пароходы, плавающие по рекам западной Америки, имеют очень мало сходства с низкими судами, бороздящими океан. Они похожи на дома. Углы их закруглены и представляют овальную форму; они двухэтажные, окрашены в белый цвет; в верхнем этаже с обоих сторон ряд окон, служащих также для входа и выхода. Внутренние двери, проделанные напротив, ведут в большую каюту или залу, построенную во всю длину парохода и разгороженную на три отделения стеклянными дверями. Дамская каюта в корме, столовая в середине, а мужская на носу. В каждом окне зеленые занавески, а вокруг всего парохода идет узкая галерея с перилами. Кровля, называемая гуррикан-дек, покрывает эту наружную галерею, защищая ее от солнца. Две огромные трубы подымаются над крышею и постоянно выбрасывают объемистый столб беловатого дыма от еловых дров, в то время как из третьей, меньшей трубы, по временам, вырывается резкий звук, разносящийся на несколько миль вдоль берега.
На этом пароходе полковник Армстронг с семейством и со всем своим имуществом медленно двигался против быстрого течения.
Это было ночью на второй день путешествия. Свет, проходивший сквозь занавески, показывал, что пассажиры еще не спали. Только что отпили чай; мужчины и женщины сидели за столами; одни читали, другие играли в карты.
Именно в этот рейс «Натчезской Красавицы» на пароходе было много приличных пассажиров, так что девицы Армстронг не могли пожаловаться на скуку одиночества. Несмотря на это одна из них предпочитала одиночество.
Уйдя из залы, чтобы избавиться от постоянного говора и от комплиментов, которые надоедали ей, Елена отправилась на корму и уселась на балконе дамской каюты.
На пароходе ехал также молодой плантатор-креол по имени Луи Дюпре; он был из Луизианы, и плантация его находилась в окрестности Начиточеза, куда шел пароход. Он приезжал в Натчез по делам, а теперь возвращался домой.
Его смуглый цвет лица, черные глаза и грациозные кудри пленили сердце Джесси Армстронг, в то время как ее голубые глаза, золотистые волосы и белый цвет кожи не менее сильно подействовали на сердце молодого плантатора. Через двадцать четыре часа все пассажиры могли заметить, что этот молодой человек и эта молодая девушка совершат вместе более продолжительное путешествие — что они соединятся на всю жизнь.
Полковник Армстронг заметил их взаимное влечение и не противился этому. На пароходе знали, что молодой креол был одним из самых богатых плантаторов в Луизиане; знали также, что он был благороден, честен, умен и имел безукоризненный характер.
Джесси Армстронг сделала хороший выбор. Ею руководила чистая, инстинктивная любовь, а не желание быть богатой.
Старшая сестра ей не завидовала. Любовь, наполнявшая ее сердце, была любовь до гроба и ее не могла заменить никакая другая. Если она думала о счастье сестры, то отнюдь не с завистью, ей было бы просто грустно сравнивать радость Джесси со своими собственными страданиями.
Она машинально смотрела на колесо, пенившее воду. Человек, которому она отдала свою первую, единственную любовь, пренебрег этим подарком, с которым связывалась вся ее жизнь. Наклонясь над перилами парохода, носившего то же название «Натчезской Красавицы», она думала об унижении, какому подверг ее человек, которому она вверила свою будущность.
Правда, она выразила свое согласие Чарльзу Кленси только в письме, но в очень ясных выражениях.
Это-то и было причиной ее грусти, ее стыда.
Она могла положить конец этому стыду в одну минуту: для этого надобно было только перешагнуть перила, броситься в красную, быструю реку. Стоит только сделать это, и все будет кончено. Грусть, ревность, отверженная любовь — эти горькие страсти — все могло окончиться при небольшом лишь усилии. Один прыжок в пропасть забвения.
И она готовилась совершить его. Прошедшее было мрачно, будущее еще мрачнее, жизнь утратила всякий интерес, смерть потеряла свой ужас.
В нерешительности оперлась она о перила. Не страх смерти, не жажда жизни заставляли ее колебаться, даже не аллигаторы, сердито пробуждавшиеся от шума парохода, отчаяние смягчило страх смерти, уничтожило даже боязнь сделаться жертвою крокодилов.
И вдруг она почувствовала на плече нежное прикосновение руки, и слуха ее коснулся знакомый голос.
Джесси увидела грусть, озабоченность Елены и поняла причину. Но она далеко не подозревала, насколько сестра ее была близка к роковому шагу.
— Елена, — сказала она, лаская ее, — зачем ты здесь? Ночь свежа и, говорят, что воздух болотистых берегов Красной реки наполнен миазмами, причиняющими лихорадку. Пойдем, сестра. В каюте хорошее общество. Мы собираемся играть в карты. Кажется, в «двадцать один».
Елена обернулась от прикосновения сестры, словно она была преступница, и рука шерифа легла ей на плечо. Джесси не могла не заметить этого странного и сильного волнения. Приписав это известной ей причине, она сказала:
— Будь женщиной, Елена, настоящей, сильной женщиной, какой ты всегда была на самом деле. Не думай больше о нем. Новый мир, новая жизнь открываются перед тобою и передо мною. Вырви Чарльза Кленси из своего сердца и брось на ветер всякое воспоминание, всякую мысль о нем. Повторяю тебе, будь женщиной, будь сама собою. Забудь прошедшее и в будущем думай только о нашем отце.
Слова эти произвели действие, подобное электрическому току и прикосновению целительного бальзама. Они задели струну дочерней любви.
