с золотыми и серебряными монетами, содержимое которого значительно уменьшилось.
Большой Волк захватил для них Харкино одеяло, а потом, прощаясь, поделился с ними своим скудным запасом мяса.
Даже лежа на солнце, они чувствовали холодное дыхание этих чужих, северных мест. Далеко, очень далеко была их родина — где-то между великой рекой Платтом и Черными холмами. Но их отделяли от родной земли не только реки, прерии и леса, не только проклятие шамана. Они прожили лето и зиму вдали от своих братьев, с другими друзьями, в других битвах, пройдя через другие страдания, непонятные для Сыновей Большой Медведицы. Представляя себе своих матерей, братьев, сестер, товарищей, домашний очаг, общие охотничьи и воинские дела, они видели все это уже как во сне. Они теперь знали о жизни белых людей больше, чем их братья, оставшиеся у берегов Платта. Они научились многому из того, что было недоступно их соплеменникам, — другому языку, чтению, письму. Но белые люди остались для них чужими; им не было места ни в их городах, ни на их фермах. Их жизнью, сколько они себя помнили, всегда были охота и скачки по необъятным просторам прерий. В них с новой силой вспыхнула тоска по вигвамам и гордым, свободолюбивым краснокожим братьям.
Харка вспомнил, как год назад, в такие же весенние дни, один ночью ждал отца, который хотел открыть ему тайну. С тех пор столько всего произошло, и он сам стал другим, стал старше — не на год, а на много лет — и был уже не мальчик, а юный спутник Маттотаупы. Он очень многое потерял. Единственное, что у него еще осталось и с чем он сросся еще крепче, чем прежде, был отец.
И сейчас, направляясь вместе с Маттотаупой к вигвамам могучего племени черноногих, он уже не питал прежних надежд, с которыми давно расстался, не ждал, что укоренившаяся глубоко в душе боль от разлуки с родиной и братьями наконец покинет его на этом пути. Он с суровой ясностью мыслей и чувств сосредоточился на простых, доступных даже для изгнанника жизненных ценностях: честности, храбрости, уважении тех, кто и в его глазах заслуживает уважения.
Маттотаупа тоже провел эти минуты отдыха в раздумьях. Его мысли были заняты событиями, которые предшествовали бегству из цирка.
— За что Рыжий Джим так невзлюбил тебя?
— Ты спрашиваешь, потому что он стрелял в меня и в Чалого?
— Да.
— Может, он разозлился, увидев, что мы победим.
— Это одна причина. Но не единственная.
— Я напугал его, когда метал в него томагавк. Он не верил, что я смогу попасть точно в цель у него над головой. Это еще больше его разозлило.
— Возможно. Но вы уже давно испытываете вражду друг к другу! Еще с того дня, как мы попали в Омаху, или даже со дня нашей встречи в блокгаузе.
— Ты думаешь? Это было нечестно с его стороны, что он вынудил Далеко Летающую Птицу заплатить за нашу зимнюю одежду.
— Джим подумал о том, что она нам нужна, а Далеко Летающая Птица дал за нее серебряные монеты. Что же в этом плохого?
— Джим вместе с белокурой женщиной украл деньги.
— Харка Твердый Камень!..
— Я так думаю.
— Харка! Джим — отважный человек. Он не вор! — сердито ответил Маттотаупа. — Это он освободил меня, когда меня связали люди Беззубого Бена!
Харка не стал противоречить. У индейцев не принято было возражать старшим. Но он промолчал не только потому, что его приучили к этому с детства. Он почувствовал, что отцу неприятны любые недружественные высказывания в адрес Джима. Ему было горько слышать от Харки плохое о человеке, которого он уважал, потому что доброе имя Джима было еще одним свидетельством невиновности Маттотаупы.
Поскольку Джим исчез из их поля зрения, Маттотаупа тоже не стал больше говорить о нем. Может быть, он объяснил молчание Харки тем, что его последние слова наконец убедили сына. Харка ведь и сам год назад в стойбище Сыновей Большой Медведицы безмерно восхищался этим белым человеком. Джим подарил ему очень дорогую винтовку. А потом спас их обоих в блокгаузе.
Им сегодня предстояло проскакать еще немало верст, и, поскольку все уже было сказано, они отправились дальше. В первые два дня они успели проделать длинный путь вместе с Большим Волком и поэтому уже достигли прерии севернее Миссури. Дул резкий холодный ветер. По небу неслись серые тучи. Вскоре в воздухе закружились белые хлопья, оседая на гривы лошадей и путаясь в волосах всадников. Когда стемнело, начало подмораживать, на землю опустилась одна из тех ледяных весенних ночей, которыми была известна эта открытая местность.
Они остановились на ночлег. Маленький, еще полузамерзший ручей, несколько кустов, под которыми было еще немного сухих веток; плоский холм защищал крохотный клочок земли от ветра и снежной крупы, — удобнее места для привала здесь нельзя было найти.
Мустанги легли на землю. Они еще не успели полинять. Их зимняя шерсть была не очень красива, зато хорошо защищала от холода. Харка с трудом развел небольшой костер. Прислонившись к мустангам и накрывшись бизоньей шкурой, они с отцом немного поспали по очереди.
Когда через три часа после полуночи ветер разогнал тучи, всадники продолжили путь. Лошади забеспокоились, почуяв волков, и были рады поскорее покинуть эти места.
Так, преодолевая трудности и терпя лишения, Маттотаупа и Харка открывали для себя землю, на которой им предстояло жить. Людей же,
