Что ж, прежде всего — это «формульные» вестерны. То есть такие, где время и внимание не тратятся на специальное описание психологии и внутреннего мира героев, на философские рассуждения и социально-бытовые характеристики. Тут царит действие и только действие, когда «добрая лошадь» для рассказчика важнее, чем «прекрасная героиня» — по словам другого корифея жанра, Макса Брэнда. Да только и здесь Уилл Генри — рассказчик совсем особый. Да, его злодей — сразу же и впредь злодей, а его рыцарь, будь он золотоискателем, рейнджером или просто ковбоем — за версту видать — истинный борец за правых, против виноватых. И всё-таки психологизм есть, как есть и философия, только не сразу их заметишь, так запрятаны они, по-своему, по законам жанра, в интриге, в диалогах, в деталях, подобранных ярко и точно. Может быть, как раз это сочетание головокружительной интриги и запоминающихся характеров со стилистикой, позволяющей передать оттенки владеющих героями чувств (часто венчающихся упоительной радостью победы), и заставляет так быстро проглатывать сюжеты Аллена. Собственно, его вестерны можно назвать легендарными притчами.
Есть и ещё одна немаловажная особенность: писатель явно отдаёт предпочтение индейской тематике, причём искренне симпатизирует своим индейским героям, не слишком их идеализируя, однако, как и в изображении других героев, уверенно сочетая фантастичность и достоверность. Вообще, характерно, что героями Уилла Генри являются чаще всего простые люди-труженики, изгои, несправедливо пострадавшие, оклеветанные, неизвестные первопроходцы и уроженцы края. Писатель раз и навсегда определил для себя, чьим горбом был «завоёван» Запад, на чьих костях стоят современные супермаркеты и банки и чьи прославленные регалии — то ружьё, то головной убор — пылятся сегодня в музеях… И потому его симпатии обращены именно к этому «самородному золоту», которым во все эпохи, в любых обстоятельствах, на любой широте и долготе невозможно не восхищаться. Аллен точно знает, чья воля и доброе сердце, изобретательность и опыт способны спасти «малых сих», когда избавитель и сам остаётся в безвыходной ситуации, когда остаётся один глоток воды да кусок мяса или последняя пуля… Он знает, что их решение будет тем же, что принял бы сам Господь Бог, ибо он в этот миг с ними. Не это ли происходит в «Спутнике Тома Айсли», почти буквально? А какой ценой можно измерить самоотверженность и благородную простоту армейского следопыта, скаута-полукровки Поуни Переса из «Красного Бурана»? Простота и величие — не это ли ключ к характеру «западника», каким он проступает под пером Генри Уилсона Аллена?
И ещё одно. Рассказ Аллена всегда согрет человеческим теплом, красота людей отражает красоту и безбрежность дикого края. Автор захвачен невыразимой прелестью пустыни (почитайте только описание запахов в «Золоте Маккенны») и захвачен временем, о котором пишет, как временем горьких уроков и несбывшихся надежд. Исподволь он показывает вам невостребованную историческую возможность, погружая вымышленный сюжет в видимость реальных исторических обстоятельств. Была ли на самом деле великая скачка Поуни Переса? Неважно — могла случиться, а нечто подобное, там или в другом месте, уж обязательно… Аллен любит мистифицировать читателя то легендой о пропавшем сокровище, то забытым загадочным манускриптом, расшифровкой которого и явится его роман.
Но довольно предисловий — вперёд, по страницам Уилла Генри, и напутствуем читателя на манер жителей Старого Запада — кон Диос, с Богом — туда, где добро не ожидает зла, а зло постоянно подстерегает добро. Где старые истины вечно молоды…
А. В. Ващенко
— А ты тоже жаждешь золота, Маккенна? — спросил престарелый воин. — Ты такой же, как все белые люди, которых я знал? Продашь ли ты свою жизнь, честь или честь своей подруги за жёлтый металл?
Белому человеку было невдомёк, откуда старику-апаче удалось проведать о его имени, тем более что сам он ничего не знал о старике-апаче. Он не имел понятия о том, из какого рода апачей тот происходит, с какой ранчерии выехал в эту заброшенную глушь и куда держал путь, когда Маккенна подобрал его в пустыне в этот знойный полдень. Он знал только, что старцу недолго осталось дышать, но голубые глаза его потемнели от сострадания и сузились на миг при неожиданном упоминании о золоте.
— Что ты имеешь в виду? — возразил он, — Мы ведь не говорили о жёлтом металле. — Ответил он по-испански, потому что вопрос прозвучал на том же языке, и индеец кивнул, словно ему приятно было услышать родные звуки.
— Это так, — сказал он, — но мне захотелось сделать что-нибудь для тебя, так же как ты для меня сделал. Ты ведь знаешь моё племя: мы не оставляем долга без оплаты.
— Мадре![1] — чуть улыбнулся белый. — Мне ли не знать твоего племени? Я успешно избегаю его уже одиннадцать лет. Это ли не лучшее знание?
— О да! — проговорил старик. — Это я и имею в виду. А знаешь ли ты Каньон-дель-Оро, Маккенна? Место, которое у нас, апачей, называется Сно-Та-Хэй?
— Ты говоришь про старую сказку о Затерянном Золотом Каньоне?
— Да, о том, что нашёл один белый во времена вождя Нана.
— Значит, это был Адамс; ты говоришь о Затерянной Копи Адамса. Не трать понапрасну сил, старик. Я — золотодобытчик и не гоняюсь за призраками. Мне не надо золота этого безумца.
— Но ты знаешь эту историю?
— А разве есть в Аризоне белый, который её не знает? Да и на всём Западе есть ли такой, что не ведает об Адамсе и пропавшем каньоне с даровым золотом?
— Легче, легче, — промолвил старый апаче. — Я просто хотел увериться, что ты знаешь это место.
— Знать об этом месте — нехитрое дело, старик, — проговорил Маккенна не без тепла в голосе. — В этом краю есть сотня каньонов, полных золота. Рассказы об утраченных сокровищах роятся в воздухе, как мухи.
— Верно, верно…
Старик вздохнул, окидывая меркнущим взором дрожащее марево зноя.
— Я люблю этот край, — сказал он. — И печалюсь сердцем, покидая его.
Маккенна кивнул. Сам он был человеком, ещё только вступающим в период зрелости, но уже немало повидал в жизни.
— Никому не мило прощаться, когда наступает срок, — ответил он. — Никому не бывает слишком много лет и слишком мало сил.
— Правда, — промолвил старик, — правда.
Белый человек поднялся и оставил тень глубокой скалистой расщелины, ограждавшей истоки ручья, вытекавшего из кольца жёлтых гор, обнимавших пустыню больше чем на сотню миль вокруг. Задумчиво передвинул одну ногу старца в тень. Намочив в ручье свой шейный платок, он омыл ему лицо, выжимая ткань, чтобы прохладные капли просочились под рубаху, на грудь старику.
